его в предсмертные дни – во всех смыслах – глубокой любви. И вот теперь я готовлю его в первые дни этого «может быть», этого «возможно», и, думая это и записывая это, я сознаю, что, если цитирую Ребекку Линденберг и готовлю мультиварочный, суточный фо из дорогого мяса и занимаюсь этим в его джемпере, красном, как тот краденый лак для ногтей, эти «может быть» и «возможно» уже немного неактуальны. По крайней мере на ближайшие сутки. И я обнаруживаю, что хотя мне по-прежнему страшно, я так испугана этой новой яркой надеждой и глупым счастьем, мне почему-то легче бояться в доме, пропахшем имбирем и пряностями, где воздух поет о чем-то далеком, о бадьяне и сытном золотом жире, который мы вычерпывали из мозговых косточек.

Честно, бульона получается очень много: две большие тарелки и два контейнера для морозилки. Нет смысла готовить меньшие порции, потому что на это уходит вечность. Наверное, на 8 порций или на 1 в 8 разных блюдах.

2,5 кг говядины (в основном грудинка, бычий хвост, если вы храбры, кости – если еще храбрее)

4 коробочки черного кардамона

4 звездочки бадьяна

2 палочки корицы

1 ст. л. кориандра

6 бутончиков гвоздики

1 длинная лента апельсиновой цедры

1 большая белая луковица

150 г имбиря

4 зубчика чеснока

40 мл рыбного соуса

2 ст. л. коричневого сахара

500 г сухой рисовой лапши

400 г стейка сирлойн (по желанию)

Для подачи

Кинза

Тайский базилик

Мята

Красные чили

Зеленый лук

Проростки сои (если вы их любите; я – нет)

(Купите нормального размера упаковки всего, используйте так много или так мало, как пожелаете. Думаю, вы знаете, сколько кинзы вам нравится класть. Я люблю побольше, он не любит вообще, она любит по чуть-чуть. Ну вы поняли.)

Вам понадобится большая кастрюля для бланшировки костей и хвоста и мультиварка. Так что давайте начнем с бланшировки. Возьмите кастрюлю, положите кости и хвост, накройте холодной водой и доведите до кипения. Кипятите примерно четверть часа с постоянно поднимающейся на поверхность отвратительной серой пеной, а потом слейте воду вместе с пеной и все промойте. Так-то гораздо лучше.

Упакуйте кости и хвост в брюхо мультиварки и засыпьте приправами и пряностями: кардамоном, бадьяном, палочками корицы, семенами кориандра, гвоздикой, апельсиновой цедрой.

Опалите лук и имбирь (щипцы, самое сильное пламя газовой горелки, держите, пока не почернеют), а потом отправьте в мультиварку. Положите зубчики чеснока, очищенные, но не нарезанные. Накройте холодной водой и включите слабый нагрев. Закройте и уходите. Уйдите на… ну не знаю… часов на 12.

Попробуйте бульон. Ну как? Правда, изумительный? Наваристый говяжий бульон уже сейчас изумительный, но станет еще лучше. И вам станет еще лучше.

Положите грудинку в мультиварку – и снова можно уйти.

Вернитесь еще через 12 часов. Не знаю, как описать этот момент, но это похоже на настоящее чудо. Все разварилось. Все растворилось. Все жирно блестящее и золотое, густое и темное, и все исцеляющее.

Ложкой с прорезью извлеките грудинку и другие вкусные кусочки мяса. Отложите.

Все остальное процедите через сито в огромную жаропрочную посуду. (Постарайтесь не забыться и по рассеянности не вылить этот бульонный эликсир в мойку. Ничего хуже не бывает, могу говорить с уверенностью, хоть и видела смерть человека. Тут ощущаешь безвозвратную потерю и бессмысленную, глупую трату времени.) Осторожно перелейте бульон обратно в мультиварку. Вмешайте рыбный соус и коричневый сахар. Снова попробуйте. Может, надо еще соуса, еще сахара.

Верните кусочки мяса в бульон и добавьте лапшу, а потом варите, пока лапша не станет мягкой: 4–8 минут, в зависимости от сорта (проверьте по упаковке).

Нарежьте травы, чили и зеленый лук, промойте проростки. Тонко нарежьте стейк, если вы его используете, чтобы он сварился прямо в горячем бульоне.

Подайте со всем: поставьте на стол миски с травами, чили, зеленым луком и проростками. Ощутите коллаген, железо, долгие часы в каждой золотистой ложке. Он не может вас от чего-то исцелить, этот суп, но может спасти на какое-то время, чтобы каким-то невообразимым способом вы добрались до следующей истории.

Ноябрь

Суп из белой фасоли

Озеро подо льдом, и я рада, что заказала суп.

В тот день, когда я поняла, что из квартиры придется съехать – я имею в виду Крохотную Квартирку, где я жила с Джимом, – я прошла вдоль всего канала до парка. В парке было кафе, где я проводила много времени – писала на краю озера – и в тот день, когда стало ясно, что все кончено, озеро было подо льдом, замерзло полностью.

Джим умер еще через полгода, но в тот момент я уже знала, что он никогда домой не вернется, сколько бы фо я ни готовила ради коллагена, сколько бы сердец ни насаживала на шампуры и сколько бы фиников ни отваривала. Сделать ничего нельзя было. Я шесть недель провела на Ближнем Востоке с родителями, привыкая четко видеть. Джима его мать забрала в лечебницу в его родном городе.

К этому моменту слово «дом» все равно лишилось смысла: мы больше не жили вместе и поэтому, видимо, перестали быть семьей. Мы очень долго утверждали, что даже без заключения брака, без совместной аренды жилья мы едины. «Мы другие, – говорили мы. – Мы особенные». А потом он лишился способности говорить, а с ней и нормально мыслить – и все.

Очень долго у нас были только слова, а потом и их не стало. Это снова заставило меня понять силу слова. Сила в том, чтобы сказать вслух, что именно тебе нужно, и к этому прилагается ясная, острая надежда, что кто-то услышит.

А потом мы их лишились, и все: он больше домой не вернется, и я это понимала. Мы все это понимали. А это значило, что от квартиры надо отказаться, а наше имущество разделить: конец главы. Именно тем вечером мы с Джо отправились на танцы, тем вечером она вернулась со мной в ту Крохотную Квартирку, где все было в коробках, в тот вечер мы решили, что построим жизнь из всего этого.

И вот я жду, когда Тео закончит работу, и если пойти от дома Тео в другую сторону вдоль канала – почти до старой квартиры, – то попадешь к тому кафе. Я заказываю тарелку супа и жду. Я не была здесь с того самого страшного дня. Это все было моим, это была моя территория, мое место.

Тео говорит, что нельзя войти в одну и ту же реку дважды, но можно прогуляться вдоль того же канала спустя несколько лет и в конце найти тот же суп. Воздух ледяной, солнце ярко светит, небо безоблачное. Свет точно такой же. Если бы все исчезло – скамейки, павильон, люди, – свет падал бы на воду точно так же, и я нахожу это очень умиротворяющим. Свет не для нас, он не исходит от нас, он существует сам по себе, и разве это не радость?