Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Митя опять не обнаружил того вкуса, того аромата, который искал так тщетно. Но вкус девичьего тела ему тоже понравился, и через минуту он вновь приник к Жанниной груди, только теперь к другой, которая почему-то была меньше правой.
– Ну зачем это? – вопрошала девочка, откидывая голову с жидкими косичками. – Зачем?
Он не слышал, что она говорила, не чувствовал, как ее кулачки упираются ему в грудь, надавливая костяшками пальцев под самое сердце, а целовал ее, целовал, оставляя красные следы на груди, шее, плечах.
А потом он устал.
– Уходи!
Она неуклюже оправляла платье, затем обнаружила, что не поддела под него лифчик, и вновь вынуждена была раздеваться, а Митя, совершенно спокойный, смотрел на девочку и чувствовал, что хочет спать.
– Пойду я, – сказала Жанна, теребя пуговичку возле самого горла.
– Иди, – позволил Митя.
– Открой дверь.
Он открыл.
Она некоторое время постояла в дверном проеме, смотря на подростка большими глазами, из которых бесконечностью лучилась любовь, хоть и подраненная слегка, может быть, обращенная не на тот предмет, что был иском девичьей фантазией, но все же это была любовь.
– Пойду?
Митя кивнул.
– Пока.
– Ага.
Она ушла.
Это была пятница, а назавтра все разъехались на выходные по домам. Петров поехал к матери и Ивану Сергеевичу, а Жанна к своему отцу.
Вечером девочка принимала ванну. Случайно вошел отец и увидел наготу своей дочери, всю израненную чьими-то зубами. Он был художником, но не из лучших и легким на истерику, а потому избил свою дочь прямо в ванной, выкрикивая в ее адрес слова, которые она если и слышала, то в какой-нибудь подворотне от пьянчуг.
Всю ночь девочка просидела возле окна и глядела на черное небо. Наутро она дождалась, когда отец вышел из дома, открыла балконную дверь, возмечтала себя голубкой и шагнула с десятого этажа. Ей очень хотелось нагадить отцу на голову…
Она упала на асфальт и разбилась насмерть. Более того, она превратилась в лепешку! Но ее невероятное желание перевоплотиться в голубку осталось витать где-то в пространстве, каким-то энергетическим сгустком, помахивая ионными крыльями, и, может быть, этот сгусток достанется кому-то в наследство…
Во вторник интернат хоронил ученицу восьмого класса. Дети не способны осознать смерть, они лишь чувствуют, словно звереныши, что произошло что-то страшное, а оттого школа шла за гробом в молчании, но кто-то из средних классов на нервной почве грыз семечки.
Во главе похоронной процессии шли учителя, одноклассники и отец Жанны, в потертом свитере, со слипшимися длинными волосьями. Его истерическая натура то и дело не выдерживала, и он срывался на рыдания. Тогда завуч, тетка с усами, поглаживала художника по спине, и он успокаивался.
Митя шел совсем сзади. Единственное, о чем он думал, что еще три дня назад его одноклассница была жива, а теперь нет. Проскочила мысль, что уже не придется целовать золотое с розовым, но Петрова это не сильно расстроило, так как он уже успел заметить, что девиц на белом свете отнюдь не меньше, чем парней…
Вечером вся школа сидела за общим столом и слушала длинные речи учителей о том, какая прекрасная была девочка Жанна, что ей бы жить еще и жить, а вот ведь как все обернулось. За столом присутствовал и милиционер в подполковничьих погонах и рассматривал всех пристально. При вскрытии на теле девочки помимо увечий от падения с высоты эксперты обнаружили следы от укусов, и следователь заподозрил художника в надругательстве над дочерью. Такого артист выдержать не мог и полчаса бился в истерике, не спасаясь даже нашатырем. Когда его привели в чувство, он признался, что сам обнаружил эти следы, после того, как девочка вернулась из школы, и немного наказал ее за распутство.
– Ах ты… – сказал кто-то из следователей. – Из-за тебя дочь из окна…
Художник потерял сознание…
Глаза подполковника и Мити Петрова столкнулись, и подросток равнодушно пожал навстречу плечами. Милиционер покачал головой, думая о том, что пора уходить с поминок.
Уже позже, после отбоя, когда все спали, кто-то потряс Митю за плечо. Он открыл глаза и обнаружил склонившегося над ним десятиклассника, носившего прозвище Шило, так как конституция его тела была очень сходна с этим колющим инструментом.
– Пойдем! – сказал Шило.
– Куда?
– Там узнаешь, – и ткнул жестким пальцем Петрова под ребро.
– Ну пошли.
Через некоторое время они оказались в подвале под черной лестницей, стены которого освещал огарок свечи, высветляя лица еще троих десятиклассников.
– Ну что? – спросил один из них, самый высокий.
– Ничего, – ответил Митя.
– Ты с Жанкой терся? – спросил второй, со сбитым набок носом.
– Ну я.
– Так значит, ты – вдовец! – заключил третий, маленький, но широкий в плечах. Говорили, что у него разряд по самбо.
– Это чего такое – вдовец? – поинтересовался Петров.
– А это когда жена у мужика умирает, – хохотнул Шило.
– Чего ржешь, обдрипыш! – рыкнул самбист. – У пацана горе!
– А я что, – испугался Шило. – Я – ничего!
– Где? – спросил самбист.
– Сейчас, – ответил долговязый и исчез из свечного света.
Бить, что ли, будут, размышлял Митя. Этот длинный, поди, в темноте сзади заходит…
Он не боялся, знал, что может тихо психануть и покалечить кого-нибудь, а потому лишь сжал пальцы в кулаки.
Но долговязый вновь вынырнул в свечные всполохи, а в его руках Петров разглядел две пузатые бутылки, называемые фугасами.
Тот, что со сбитым носом, взял одну из бутылей и ловко вскрыл ее, так что та чмокнула. Появились стаканы, и красноватая жидкость полилась в них, равняясь на половине емкостей.
– Пей! – пододвинул стакан самбист.
– Что это? – поинтересовался Митя.
– Не все ли тебе равно! На помин души! Так полагается!
– Пей-пей! – поддержали остальные.
И Митя взял стакан двумя пальцами и опрокинул в себя сладковатую жидкость, которая через несколько секунд загорячила желудок, а голову привела в состояние невесомости.
– Вот он, аромат! – прошептал Митя.
– Чего? – переспросил самбист.
– А-а-а! – закричал Митя во все горло. – Я нашел его!
Десятиклассников тут же след простыл. Они сыпанули из подвала, словно раскатившийся горох, а Петров все продолжал орать:
– Я наше-е-ел!.. Жанна-а!
Через несколько минут в подвале оказались физрук и учитель по военной подготовке. Они вдвоем скрутили пьяного подростка и отнесли в палату, где связали его простынями, а он все продолжал устало шептать: «Я нашел!»