– Что вы в четверг, вчера то есть, придете к восьми утра?!

– Ну да, – кивает он.

– Где ж вы были?! Я вас ждал! Я специально заранее, с вечера приехал!

Сергей смотрит на меня сквозь старенькие исцарапанные очки и достойно, невозмутимо, негромко, как-то даже величественно, почти что царственно говорит:

– Обстоятельства изменились.

И разводит руками.

Что это за обстоятельства, я понял чуть позже.

В следующий раз они сказали, что работают у нашей соседки. И что она их очень задерживает, прямо вот не выпускает с участка.

Я решил соседке позвонить.

– Здрасте, – сказал я. – Это Денис Драгунский… Я насчет маляров.

– Я уж собралась вам звонить, – сказала она. – Когда вы их отпустите ко мне?

Оказалось, эти орлы работали в третьем месте.

«Один раз он не пришел вечером, – рассказывала Нина Павловна. – Девять, десять, одиннадцать. Сотовых тогда не было, восемьдесят третий год. Мы только поженились, Леночке полгодика. Да у нас вообще телефона не было! Двенадцать ночи. Что делать, куда бежать? Я одна с грудным ребенком. Вдруг меня такая злоба взяла. Думаю: придет пьяный, весь в помаде. Хотя никогда такого не было. Но я вот так себе представила. И я ему скажу: Вон отсюда, не нужен ты мне! Не пропадем без тебя! Уходи!

И только приготовилась – явился. Весь пропотел, руки черные. Смеется, извиняется и восемьдесят рублей мне протягивает, красненькими десятками. Их с ребятами позвали что-то монтировать, левая работа. И он поехал, денежку сшибить. Для дома, для семьи. Восемьдесят рублей! Тогда это была сумма. Он получал сто пятьдесят примерно, а я на пособии сидела.

Я его обнимаю, свитер с него снимаю, а у самой настроение ужасное. Как будто что-то отняли. Кусок изо рта выдернули. Почему?

И вдруг обмираю. Поняла! Потому что я хотела его выгнать. Повод искала.

Но почему, спрашивается?

Сама не знаю.

Красивый, умный, добрый. Аккуратный. Бреется электробритвой. С утра бритва зудит, спать не дает. И перед сном. Перед сном-то зачем? “А чтоб тебе было приятно целоваться”. Ага, понятно. “Тебе приятно?” Приятно, приятно.

И придраться не к чему. Хороший отец. Ни разу на меня голос не повысил. Растет по службе, всё в дом. При Гайдаре у него с ребятами небольшой бизнес был. Другие – зубы на полку, а у нас всё есть. Потом в министерство устроился.

Наконец решила: хватит ждать. А то жизнь совсем пройдет. Тем более что Леночка уже на втором курсе.

Все, думаю, сегодня скажу. Пришла домой – а там стол накрыт, вино, цветы. Ленка вся сияет. Кем-то там его назначили или куда-то выбрали, я даже не поняла… Но неудобно стало.

А еще через пять лет – то есть шестого апреля пятого года, время восемь тридцать, сижу в кресле, смотрю фильм по плееру, апельсин чищу.

Входит мрачный. «Нина, нам надо поговорить. Ты умная, ты все поймешь. За Леночку не беспокойся, я ей буду помогать».

Господи, думаю, неужели нашел себе кого-то?

– Уходишь от меня? – спрашиваю.

Он кивает.

А меня слеза прошибла. Плачу от радости, удержаться не могу. Хоть в сорок четыре, а все-таки жить начну.

Вдруг вижу – он тоже заплакал.

Стал на колени, головой мне в живот уткнулся.

– Нинуся, прости меня. Я никогда тебя не брошу! Столько прожито, столько пережито… Никто меня так любить не сможет, как ты любишь!

А я как раз апельсин чистила, я же говорю.

Ножик маленький, но острый-острый.

Как вы думаете, мне дадут УДО? Я уже четыре года без замечаний».

Петров давно хотел поговорить с Богом, но стеснялся. И все время думал, что он молодой, успеется еще.

Но вдруг ему исполнилось шестьдесят. Вернее, должно было исполниться через два месяца. Он стал готовить документы на пенсию, собрал все справки, понес их в Пенсионный фонд и прямо на пороге вспомнил это свое давнее желание.

Захотелось узнать, правильно ли он жил.

Не в моральном смысле, а просто – правильно ли он поступал. Например, не пошел в аспирантуру, хотя была возможность. Может, стал бы академиком. Друзья организовали бизнес, его звали – отказался, забоялся. А вдруг сейчас жил бы на Рублевке? Женился на Марине, а не на Гале, хотя любил ее очень сильно. Потому что Галя в Америку его тянула; он не хотел.

Он вообще ничего не хотел! На все отвечал: да ну, неохота. Как будто нарочно выбирал самый средний, самый надежный – но при этом самый скучный путь.

Так ему показалось, когда он листал свою трудовую книжку, сидя в очереди к инспектору.

Поэтому он записался на прием к Господу Богу.

Ему было назначено на четверг, после обеда.

Там было строго и скромно. В приемной рослые мальчики, кудрявые блондины с синими глазами. Просторный кабинет.

– Садись, Петров, – сказал Господь Бог. – Что у тебя?

Господь Бог был лысым стариком. На носу слева большая родинка.

– Душа болит, – вдруг сказал Петров. – Я глупо жил.

– Чушь! – сказал Господь Бог. – Никакой души на самом деле нет. Выдумки. Оправдание нытья. Человек – это кожаный мешок с костями и кишками. Пока все цело, человек в порядке. У тебя все в порядке.

– Да я не про то! – сказал Петров. – Я жил неправильно. Всего боялся. Женился на нелюбимой. Ничего не достиг.

– Нормально ты жил, – засмеялся Господь Бог.

– Нет! – закричал Петров.

– Ты хоть понимаешь, с кем ты разговариваешь? – возмутился Господь Бог. – Это я за тебя всё решал, и очень правильно. Ученый ты по нулям. Дружки твои были лузеры. А эта Галочка – блядь.

– Ах ты… – задохнулся Петров, схватил со стола пепельницу и со всей силой шарахнул Господа Бога по голове.

Выскочил из кабинета, пробежал приемную и коридор. Кудрявые блондины растерянно глядели ему вслед.

Через несколько дней Петров вышел из дома и увидел нищего.

Нищий расставил на тротуаре фотографии кучерявых детишек. На картонках было написано: «Внукам на пропитание» и «Ради Господа Бога».

На носу у него была большая черная родинка. Лысину пересекал лиловый зубчатый шрам. «Порвался мешок, и кости поломались!» – вспомнил Петров недавний разговор, но злорадства не было. Жалко было старика.

– Значит, душа у меня все-таки есть, – вслух подумал Петров. – Уже хорошо.

Положил нищему в жестянку двадцать рублей и пошагал к метро.

Мой приятель, художник Сева Ш., рассказывал: