– Отходняк, – поморщился бывший участковый. – Сейчас я его приведу в норму.

– Ты смотри не переборщи с нормой, – наставительно произнес Борис, – это я тебе как врач говорю. «Дури»[5]у нас еще хватает? А то и я иногда в охоточку…

– Наркопритон целый год можно содержать! – усмехнулся Андрей.

– Ладно, иди. С утра, по холодку, сделай дело, – похлопал его по плечу старший брат.

Бывший участковый вышел.

– Выгодно тебя содержать, – обращаясь к лилипутке, заметил Борис, – не ешь, не пьешь. Как Дюймовочка, по зернышку в день, хе-хе.

Девушка загадочно улыбнулась.

– Я не пойму только одного, – Ангелина взяла ломтик яблока, – все вокруг сказки и розыгрыш. Но почему люди побросали дома и ушли отсюда? Не вы же их заставили? Да и случилось это задолго до вас.

У старшего Аникеева сделалось такое лицо, будто вся разложенная перед ним еда внезапно протухла:

– Бор мне тут последние дни постоянно бубнил про какую-то древнюю легенду, но ты же знаешь, что он шизофреник и наркоман. Не хочу даже про эти бредни говорить. Страшилки для детей.

– Ну, все-таки, – не отставала лилипутка. Ее глубокие красивые глаза поблескивали от любопытства, и сейчас она выглядела просто красавицей.

Борис фыркнул и сказал:

– Ну, раз хочешь… сказку… На этом месте когда-то существовало древнее языческое капище – место ритуального жертвоприношения. Согласно преданию, раз в шестьдесят лет в здешнем подземелье просыпается Идол Смерти, которому должны принести жертву. Раньше это делали жрецы.

– А теперь делаем мы, – тихо пробормотала Ангелина, но Борис ее не расслышал.

– Арбузов говорил, что здесь случались исчезновения целых деревень, – добавил он. – Кстати, по его словам, очередной шестой десяток приходится на этот Новый год.

Когда Аникеев вошел к Бору, тот лежал на постели, бледный как смерть, и постанывал.

– На, возьми, – и бывший майор кинул Арбузову пакетик, – приходи в себя, шеф работенку подвалил. В лесную яму надо рейс сделать.

– Почему в яму, а не вниз? – еле выговорил этнограф.

– Ты же знаешь: братец – мозговой центр. С ним если начнешь спорить, он за ружье сразу хватается.

* * *

В глубоком ледяном беспросветном мраке находился третий, самый нижний ярус подземелья. Неожиданно темнота пришла в движение.

Тяжелое свистящее дыхание нарушило многолетнюю тишину. Нечто бесформенное, огромное медленно просыпалось от долгого сна, потом поднялось во весь рост и двинулось по подземному лабиринту, ведомое древнейшим чувством – голодом.

* * *

Женя проснулась и увидела, что Бакунин лежит с открытыми глазами. Она встала, подошла к зеркалу, зевая, посмотрела на себя и осталась недовольна тем, что увидела:

– Ужас, как я себя запустила в этой деревне! Не красилась здесь ни разу.

– Напрашиваешься на комплимент, – отозвался Бакунин. – Я вот лично предпочитаю все натуральное.

– А как насчет того, что помыться здесь толком нельзя? – спросила, не оборачиваясь, девушка.

– Между прочим, – решил продемонстрировать знание истории Сергей, – Наполеон запрещал Жозефине мыться, когда она встречала его из походов, чтобы иметь возможность насладиться запахом женщины.

– Сейчас я предоставлю тебе такую возможность, – задорно сказала Евгения, подбежала к Бакунину и прижалась к его лицу своими большими упругими грудями.

Тот, недолго думая, повалил девушку на спину и запустил ей руку под кофточку. Женя не отстранилась, только посмотрела Сергею прямо в глаза и произнесла:

– Давай не сейчас. Не обижайся, всему свое время.

Поправив одежду, Алексеева подошла к окну и воскликнула:

– А все-таки, несмотря ни на что, здесь красиво! Как там Ксения говорила: между жизнью и смертью снег падает?

– Что-то в этом роде, – ответил Бакунин. Обследовав сигаретную пачку, он бросил ее в сторону – пустая.

– Подойди сюда, – вдруг сказала Женя тревожно. – Там Аникеев и тот, кого мы на кровати видели, что-то в машину грузят.

Сергей поглядел в окно и удивленно присвистнул:

– Гляди-ка, у них «уазик» имеется. Где они его прячут? Вроде весь двор обошел, и не видел.

Они молча наблюдали за мужчинами, потом Бакунин насторожился:

– Эти черные мешки похожи на те, в которых трупы перевозят. Пойдем посмотрим.

Когда ребята вышли во двор, бывший участковый уже собирался закрывать бортик машины, а Арбузов открывал выездные ворота. После принятой дозы движения его стали уверенней, а взгляд осмысленней.

– Доброе утро, Андрей Андреевич, – Бакунин протянул бывшему участковому руку для приветствия.

– Доброе, доброе, – равнодушно отозвался Аникеев и, не снимая перчатки, ответил на рукопожатие.

– У вас и машина, оказывается, есть, – заметил Сергей, кивая на вездеход с синей полосой на борту и надписью «Милиция».

– У нас много чего есть, – недобро сказал бывший майор и сделал попытку захлопнуть бортик. Но один мешок выступал и не давал защелкнуть запорную ручку.

– А что это вы с утра вывозите? – подключилась к разговору Алексеева.

Было видно, что Аникеев намеревался ответить молодым людям в резкой форме, но он взял себя в руки и сдержанно проговорил:

– Мусор.

Бакунин без лишних слов дернул за язычок «молнии» ближайшего мешка, и из него показались итальянские мужские сапоги из тисненой кожи, которыми когда-то очень гордился их ныне покойный директор. Во втором мешке, судя по всему, находился Севастьянов.

– Куда вы их везете? – резко спросил Сергей. – И почему нас обманываете?

– В морг, – сквозь зубы произнес бывший участковый, проигнорировав второй вопрос. Веко одного глаза у него задергалось. – «Душком» уже стало от них нести, – и он сморщил мясистый нос, давая понять, что так оно и есть.

Подошел этнограф и, ни слова не говоря, запрыгнул на переднее сиденье.

– Ну что, поехали, – обратился он к Андрею тусклым голосом.

– Мы с вами! – решительно сказал Бакунин и взялся за ручку задней дверцы.

Аникеев шумно вздохнул и резко, без замаха, ударил правой рукой парня в живот. Тот переломился пополам. Удар слева в скулу поверг Сергея на снег. Бывший участковый закрутил ему руки за спину и с ловкостью защелкнул на запястьях наручники. Женя бросилась на Аникеева сзади и схватила его за жилистую шею. Бывший майор стряхнул девушку, как пушинку… и, за неимением второго комплекта наручников, быстро связал ей руки брючным ремнем. Он не особенно церемонился, и Женя вскрикнула, когда ремень больно врезался в ее нежную кожу.