– Тогда давайте сразу зайдем ко мне, – предложил Труп. – Покажу гостю комнату. А если повезет, и кота.

* * *

– Вот запасные ключи, – деловито говорил Труп, – чтобы не договариваться, кто когда уходит-приходит; шуметь по ночам, если что, не стесняйся, меня нелегко разбудить. Балкона нет, но на кухне можно курить. И в твоей комнате тоже, если окно нараспашку открыть. Ванная там, туалет отдельно, так что не подеремся. Чайник у меня электрический, плита обычная, газовая, а за кофе, наверное, лучше стучаться к Тиму, я не по этому делу. Ну или можно завтра купить френч-пресс… Эй, вы чего? – спросил он, наконец осознав, что ни Миша, ни остальные его не слушают и даже не замечают котика Вурстера[20], который, потрясенный их невниманием, запрыгнул на стол и остался сидеть в самом центре, как главное украшение вечера, ваза с цветами, бутылка шампанского, торт.

Гости благоговейно застыли перед картиной, которую он нашел в сугробе и притащил домой. Даже Тим, уже со всех сторон ее осмотревший, когда приезжал зимой.

«Ладно, черт с вами, любуйтесь, про туалет с ключами потом объясню», – подумал Труп, на самом деле страшно довольный, что картина их так впечатлила. И пошел за простынями и одеялом, чтобы застелить для гостя софу.

* * *

«Ну ни хрена себе, – думал тогда Самуил, – какие художники в ТХ-19 бывают. Это так круто, что уже не просто картина. Нечто гораздо большее. Оно же светится и звучит. Больше всего похоже на музыку в Тёнси. Словно я нечаянно туда провалился, прямо в зал, где идет концерт».

«Ну ни хрена себе, – думала Надя. – Мы так не договаривались! Картина – это всего лишь картина, посмотрел и пошел, привет. А я не могу оторваться. Влюбилась с первого взгляда, насмерть вот в этого, крайнего слева, синеватого, сизого, как пасмурный зимний рассвет. Хотя он – тень, мазок на холсте, смутный образ, а не живой человек».

«Ну ни хрена себе, – думал Тим. – Я же видел эту картину. Несколько раз тогда заходил на нее посмотреть и заново удивлялся, какая она странная и прекрасная. Но все равно, оказывается, забыл».

«Ну ни хрена себе, – думал Миша (Анн Хари). – Это же Лех и Аньов. И Пятрас, и Мартин с Принцессой. И Томка по прозвищу Заяц. Жаль, не все наши в тот вечер собрались. Но как же круто мне они удались! Все чистая правда, хотя формально вообще не похоже. Тени, пятна, туман вместо лиц».

«Стоп, – думал Миша (Анн Хари). – Это еще что за новости. Я не знаю ни Леха, ни Зайца, ни Мартина, ни всех остальных. Никого я не рисовал. Я вообще не художник, только и счастья, что в детстве окна цветной бумагой заклеивал, мечтая о будущих витражах. И Саше тоже заклеил. Дурость ужасная, но он был так рад».

«Спокойно, – думал Миша (Анн Хари). – Еще и не такое случается с нашим братом в потусторонних реальностях. Не я первый, не я последний. Конфабуляции, ложные воспоминания, я об этом где-то когда-то читал; вот смеху будет, если это воспоминание тоже ложное. Ложное воспоминание, как я читал о ложных воспоминаниях! Красивая такая петля».

«Ладно, – думал Миша (Анн Хари). – Примерещилось и примерещилось, невелика беда. Главное, что настоящая память никуда не девалась. Я точно знаю, кто я такой и откуда. И как я сюда попал. И что перед этим было. И как мы вчера уснули на полу в гостиной Хатана. И Тучу, Надиного кота. И Сашу. И как мы с ним гуляли в Грас-Кане целых два раза в этом году. И папу с баром, который теперь „Звезда“. И все остальное, включая книги Стивена Кинга, все чертовы редактуры, хотя их-то как раз совершено не жалко забыть».

«Я даже помню, – думал Миша (Анн Хари), – что у меня есть провалы в памяти. Вернее, один грандиозный провал. Как я на три года пропал в ТХ-19, и до сих пор понятия не имею, где меня тогда черти носили. Или где я этих чертей носил».

«Так, – думал Миша (Анн Хари). – Саша сказал, я однажды все вспомню. Раз он сказал, так и будет. А вдруг уже есть? Может быть, я вот прямо сейчас начинаю вспоминать те события? Не ко времени, но выбирать не приходится, сейчас так сейчас. Если я несколько лет был художником, да еще настолько крутым, это, во-первых, красиво. А во-вторых, понятно, почему я об этом забыл. Такое в голове не укладывается. Не согласуется с моими представлениями о себе».

«Хватит, – думал Миша (Анн Хари). – Успокойся. Остановись. Благоприятна стойкость. И покерфейс. Я имею право хранить молчание. Вот и надо его хранить. Не орать, что это моя картина. Толку от этого все равно никакого. Только выступлю как полный придурок и псих».

Он почувствовал, что его обнимают, хотя на самом деле никто его не касался даже локтем или бедром. Самуил не сказал, но подумал так внятно, что Миша услышал: «Держись, дорогой. Эта картина реально сводит с ума, я сам еле выдержал. Да и то, кстати, не факт». И тоже не сказал, а подумал: «Уже все в порядке, спасибо. Умеешь ты успокаивать». Самуил коротко рассмеялся и вслух согласился:

– Да.

Его смех подействовал, как команда «отомри» в детской игре, все как-то сразу пришли в себя. Надя наконец заметила сидящего в центре стола кота Вурстера и принялась его гладить, Тим огляделся в поисках Трупа и на всякий случай крикнул: «Тебе помогать?» Сам Самуил подошел к окну, открыл его настежь и высунулся по пояс – дышать.

Миша (Анн Хари) отвернулся наконец от картины, сел на стул, яростно растер лоб и виски. Вспомнил цитату: «Я подумаю об этом завтра». «Унесенные ветром», Лена Бройген. То есть, автор, понятно, Маргарет Митчелл, а Лена Бройген (адрэле Адара Шу Ниса) ее отыскала и в Лейн принесла. И тоже, говорят, не особо любила, как я Стивена Кинга. Какие же мы все смешные! И какими причудливыми путями водят нас чутье и удача Ловца.

«Так-то лучше, – говорил себе Миша (Анн Хари). – Вот и думай про Стивена Кинга, про Лену Бройген, про все эти наши великие и смешные дела. Именно то, что надо. А картина – ну что картина. Просто морок на меня навела».

Вильнюс, никогда

Ванда просыпается – а вот, кстати, поди пойми, от чего она просыпается. Не от шума и не от яркого света, но с точки зрения Ванды это очень похоже на свет и шум. «Что за е… – сердито думает сонная Ванда и вдруг вспоминает: – Так у меня же Маринка! Нет, ну тогда нормально. Маринке все можно. Пусть включает свет и шумит».

«Раз все равно проснулась, – думает Ванда, – надо встать и пойти