— Красивое кольцо, — говорит Гэри. — Очень необычное.

У Салли и Джиллиан не укладывается в голове, как такое возможно, — они доподлинно знают, что это коль­цо было на пальце у Джимми и вместе с ним зарыто на заднем дворе, а между тем — вот оно, в руке у следовате­ля. И смотрит следователь теперь на Салли; он ждет объяснений. Да и как иначе — ведь он читал описание этого кольца в показаниях трех свидетелей и точно пом­нит: гремучая змея на одной из граней. Змея, свернув­шаяся в клубок, — как раз то, что он держит в руке.

Салли вновь чувствует, что у нее вот-вот будет сер­дечный приступ; в груди что-то мешает дышать, то ли брусок раскаленного железа, то ли осколок стекла, и ничего с этим не поделаешь. Не может она лгать этому человеку, даже если б от этого жизнь зависела — а так оно и есть, — и потому не говорит ни слова.

— Нет, это надо же! — сладко поет Джиллиан в не­поддельном изумлении. Это дается ей так легко, что и обдумывать ничего не нужно. — Наверное, с сотворе­ния мира здесь валяется!

— Вот как? — говорит Гэри, продолжая тонуть. Салли по-прежнему молчит, только всей тяжестью опирается на холодильник, словно без поддержки ей не устоять на ногах.

— Дайте-ка посмотрю. — Джиллиан твердым шагом подходит, берет у него перстень и разглядывает его, будто прежде никогда не видела. — Классная вещь! — говорит она, возвращая его назад. — Пожалуй, вы должны оста­вить его себе. — До чего же удачный ход — она вправе гор­диться собой! — Нам всем оно будет слишком велико.

— Ну что ж, замечательно. — У Гэри стучит в висках. Проклятье. Будь оно все трижды проклято. — Большое спасибо.

Он кладет кольцо в карман, думая, как это здорово у нее получается, а ведь сама, поди, отлично знает, где находится сейчас Джеймс Хокинс. Салли — другое де­ло, она как раз, возможно, ничего не знает; может быть, и перстень-то этот видит впервые. Разве не могла сестра дурачить ее без зазрения совести, выкачивать для Хокинса деньги, продукты, семейные ценности, покуда он посиживает себе у телевизора где-нибудь в полуподвальной бруклинской квартирке, пережидая, пока все не утихнет.

Но Салли не глядит на него, вот в чем беда. Стоит, отвернув свое прекрасное лицо, так как знает что-то. Гэри приходилось наблюдать это тысячу раз. Людям, когда они в чем-то виноваты, кажется, будто вину можно скрыть, не глядя тебе в глаза, иначе ты по гла­зам прочтешь их позор, проникнешь к ним прямо в ду­шу, и в известном смысле эти люди правы.

— Ну, мы закончили, полагаю, — говорит Гэри. — Если только вам вдруг не вспомнилось что-нибудь, о чем мне следует знать.

Молчание. Джиллиан с усмешкой пожимает плеча­ми. Салли силится глотнуть. Гэри физически ощущает, как у нее пересохло в горле, как бьется жилка у нее под ключицей. Трудно сказать, далеко ли он позволит себе зайти, выгораживая кого-то. Он никогда еще не бывал в подобном положении и чувствует себя в нем не луч­шим образом, но факт остается фактом — в этот душ­ный летний день, на незнакомой кухне в штате Нью-Йорк, он стоит и спрашивает себя, мыслимо ли для него будет взять и попросту закрыть глаза. И тут же к нему приходит мысль о том, как дед его, в сорокапяти­градусную жару, шагал в здание окружного суда зая­вить законные права на своего внука. Сам воздух об­жигал, как печка, мимозник и чертополох вспыхивали прямо на глазах, но Санни Халлет позаботился захва­тить с собой прохладной родниковой воды и совсем не усталым входил в здание суда. Если ты убежден в од­ном, а поступаешь иначе — грош тебе цена, так что уж лучше стисни зубы и стой на своем. Завтра Гэри летит домой и передаст ведение дела верному другу Арно. У него даже нет оснований тешить себя надеждой, что все завершится благополучно, что Хокинс доброволь­но сдастся властям, что Салли и ее сестру не осудят как сообщниц подозреваемого в убийстве, а он сам начнет писать письма Салли. И тогда, может быть, ей не хва­тило бы духу выбрасывать его письма, а поневоле пришлось бы читать их и перечитывать, как поневоле пришлось сделать ему, когда к нему в руки попало ее письмо, — и стать незаметно для себя такой же поте­рянной, как он сейчас, в эти самые минуты.

Но поскольку ничему этому не бывать, Гэри кивает головой и направляется к двери. Он всегда знал, когда надо отступиться, а когда просто сидеть и ждать у доро­ги того, что так или иначе произойдет. Был случай, ко­гда ему довелось увидеть дикую пуму, так как вместо того, чтобы сразу взяться и сменить лопнувшую шину, он в тот раз решил сперва присесть на бампер своего автофургона и попить водички. Пума, мягко ступая, вышла на асфальт с таким видом, словно и эта дорога, и все вокруг принадлежит ей одной, по-хозяйски огля­дела Гэри, а он никогда не был так благодарен судьбе, что у него спустила покрышка.

— «Олдсмобиль» до пятницы заберут, — говорит Гэ­ри и не оглядывается назад, пока не выходит за порог.

Откуда ему знать, что Салли, если б сестра не ущип­нула ее и не велела ей шепотом стоять на месте, сво­бодно могла бы пойти вслед за ним? Откуда ему знать, как у нее щемит в груди, там, где что-то мешает ды­шать? Но так оно и бывает, когда ты лжешь, — и осо­бенно когда в самом главном лжешь себе.

— Спасибо вам огромное, — выпевает ему вслед Джиллиан, и когда Гэри все же оглядывается, то видит лишь закрытую дверь.

Что до Джиллиан, для нее со всем этим поконче­но — и с рук долой.

— Ну слава тебе, Господи, — говорит она. возвраща­ясь опять на кухню. — Избавились-таки!

Салли уже занялась вермишелью, откинутой сты­нуть на дуршлаг. Она пытается выковырять ее оттуда деревянной ложкой, но поздно — вермишель уже слиплась и затвердела. Салли вываливает содержимое дуршлага в мусорное ведро и разражается слезами.

— В чем проблема? — спрашивает ее Джиллиан. Сейчас как раз тот случай, когда у вполне нормального человека возникает потребность махнуть на все рукой и закурить сигарету. Джиллиан роется в ящике, где хра­нится всякая всячина, ища, не завалялась ли там, слу­чайно, старая пачка, но из того, что могло бы приго­диться ей, обнаруживает лишь коробок спичек. — Ведь избавились же, верно? Разыграли полнейшую невин­ность. Невзирая даже на это проклятое кольцо! У меня, доложу тебе, из-за него буквально поджилки затряс­лись. Прямо-таки преисподняя разверзлась под нога­ми! И тем не менее, моя птичка, обвели мы этого сле­дователя вокруг пальца как миленького!

— Ха! — восклицает Салли с безграничным отвраще­нием

— А что, скажешь нет? Исполнили все по высшему разряду, имеем право гордиться!

— Чем это, враньем? — Салли трет свои мокрые гла­за и поминутно с ожесточением хлюпает носом. Щеки у нее горят, и мучительное ощущение в самом центре груди никак не проходит. — Ты этим предлагаешь гор­диться?

— Ну, знаешь! — Джиллиан поводит плечами. — Не так живи, как хочется, — раз надо, стало быть, делаешь. — Она заглядывает в мусорное ведро, где лежит слипшийся ком вермишели. — И как же теперь быть с обедом?

В ответ на это Салли швыряет дуршлаг через всю кухню.

— Ты, мать, расклеилась, — говорит ей Джиллиан. — Тебе бы, по закону, сходить к терапевту или, там, гине­кологу, не знаю, и попросить выписать что-нибудь ус­покоительное.