Воспитание по Кобылину

Переход в восьмую школу означал, кроме всего прочего, дополнительную брешь в семейном бюджете. Обучение в старших классах тогда являлось платным: раз в полугодие по сто рублей. Кстати, обучение в старших классах не являлось, как сейчас, обязательным. Частично этим объясняется тот факт, что подавляющее большинство моих сверстников, даже весьма способных, свое образование завершали по окончании неполной средней школы, то есть семилетки. Плату отменили только в 1956 году, и, кажется, за второе полугодие девятого класса я уже не платил.

Восьмой и девятый классы я сидел на второй парте крайнего к двери ряда вместе с мальчиком по фамилии Усин (имени, к сожалению, не помню). Усин, маленький, черненький и юркий, в общем, неплохо справлялся с точными дисциплинами, и, когда появлялась возможность, я просто списывал у него, либо он, быстро справившись со своим вариантом, так же скоро решал и мой. Зато я помогал в предметах гуманитарных, особенно по литературе и истории.

Именно с моей помощью у него приключился конфуз. Речь шла о древнем Египте, и он у доски мямлил что-то маловразумительное и так тихо, что только учительница да первые две парты и слышали его. И когда он подошёл к рассказу о египетской царице, супруге фараона Аменхотепа, то настала долгая пауза. Я понял, что Усин горит голубым пламенем и бросился на выручку, шепча: Нефертити. Усин напрягся, услышал шепот и торжественно произнес имя красавицы – «Нафегтети». Класс встретил смехом вольное трактование исторического имени. Тогда Усин поправился: «Нафигтити». Тут уж хохот превратился в грохот. Усин страшно покраснел: он, в общем-то, был пареньком довольно скромным и, не дожидаясь разрешения учителя, отправился на свое место. Но посмотрел на меня так печально. А что я? На том история не закончилась. Ребята еще долго приставали к нему с вопросом: какая титя на фиг ему?

Что особенно удивительно, мать Усина заведовала читальным залом фабричной библиотеки с довольно приличным фондом периодики и литературы, которую на руки не выдавали. Там, в частности, имелись книги еще из библиотеки управляющего Большой Ярославской мануфактуры Грязнова. Он привел меня туда в самом начале нашего знакомства. Мать Усина, такая же маленькая, черноволосая, с очень правильными чертами лица, двигалась медленно, говорила всегда тихо и очень вежливо. Я сразу стал завсегдатаем читального зала, тем более, что мне она выдавала литературу любую из имевшейся. Здесь я пристрастился к чтению толстых литературных журналов. И, вспоминая тот конфуз, думаю: «Почему у такой грамотной мамы такой неграмотный и нечитающий сын?»

То было время больших надежд населения и бесконечных реформ неугомонного Никиты Сергевича Хрущева. В образовании оно означало усиление трудового воспитания вдобавок к уже существовавшему военному. Если с трудовым воспитанием я как-то ладил, то с военным с самого начала мало что получалось, начиная с построения и маршировки. Я не всегда шагал в ногу, не в ту сторону поворачивался, иногда не слышал команды и даже обращенных ко мне приказов. Руководил военной подготовкой невысокий, толстенький крепыш с багрово-синим носом закоренелого алкоголика и с фамилией запоминающейся – Кобылин.

Нашим правофланговым Володе Белоусову и Вите Кириченко он едва доставал до плеча и при этом умудрялся даже на них смотреть сверху вниз. Попробуйте – не получится. А у него получалось, за одним исключением. И этим исключением был я. Как же люто он ненавидел меня! Если б мог, он говорил бы со мной только на ненормативной лексике. Но… учитель. И оставалось ему шумно вбирать в себя воздух и неспешно выпускать через раздувающиеся, как у племенного жеребца, ноздри и переступать на месте ногами, конечно. Хотя я в такие моменты почему-то всегда вспоминал песню, где «кони сытые бьют копытами».

Признаюсь, о своих неуспехах в военной подготовке не особенно переживал, поскольку к тому времени имел белый военный билет, где признавался негодным к несению строевой службы.

И тут случилось нечто невообразимое. Кроме маршировки по спортплощадке в школьном дворе, мы изучали также стрелковое оружие. Как помнится, это была винтовка Мосина, с которой русская армия воевала еще в русско-японскую войну 1904-1905 годов. Вместе со штыком она в высоту значительно превышала рост большинства из нас. К тому же оказалась достаточно тяжелой. А мы с ней не только маршировали, но проделывали какие-то упражнения. Не помню самих упражнений, помню только, что очень боялся пырнуть случаем кого-нибудь тем штыком. К счастью, обошлось. А когда начались упражнения по разборке и сборке оружия, то я оказался если не в первых рядах, то и не последним, чем Кобылина очень удивил. Но главный сюрприз ждал его впереди.

В подвале школы существовал довольно приличный тир, где мы, освоив винтовку Мосина, приступили к стрельбе из мелкокалиберной винтовки. Дистанция достаточная, во всяком случае, длиннее классной комнаты. Стреляли по очереди. Подошел мой черед, и я получил из дрожащих рук Кобылина свою порцию в десять пулек. Думаю, что задрожали они только при моем приближении. И не зря. Пока я возился со своей мелкашкой, пока уложил на барьере ровненько в ряд все выданные мне пульки, кроме той, что ушла в магазин, Кобылин исчез из поля зрения. Я передернул затвор, приложил винтовку к плечу, прицелился, совместив мушку с центром мишени (все в строгой последовательности, изложенной самим Кобылиным), нажал на курок. Тут-то и появился наш военрук, который что-то там делал с мишенями. Как я не попал в него, не знаю. Не знаю и того, как попал в центр мишени. В конце занятий выяснилось, что у меня пятый результат.

– Можешь ведь и по мишени бить, – констатировал Кобылин.

Отношение ко мне у него изменилось. Однако, когда пришла проверка из районного отдела народного образования, на всякий случай оставил меня в классе. До школы я никогда с ним не встречался. Зато, уже работая, встречался почти еженедельно после бани в буфете. И если раньше обходился одной кружкой пива, то с ним стал выпивать по две и все под неспешный разговор за жизнь, начинавшийся всегда одинаково с его обиды:

– Ведь убить же мог…

– Ну, не нарочно же, – отвечал я. И разговор разворачивался на полчаса, а то и более.

Свое производственное обучение вспоминаю так. Вначале – работа на станке, которому предшествовала теоретическая часть. На плакатах мы изучали основные узлы токарного, фрезерного и строгального станков, одновременно запоминая их наименования. В памяти осталось только слово «ступор», что оно означает, не помню, вроде бы головку, в которой крепится резец…

Затем нас допускали к самостоятельной работе на станке. В школы тогда