– Так там же эта баба, – сказал Кравцов.

– Не, – лениво ответил бородач. – Бабу Самарин увез.

Дорогин многозначительно шевельнул спрятанным за спиной пистолетом, и Кравцов опять удивился.

– Увез? Как увез? Куда?

– А черт его… Кажется, к старпому домой, в Ильичевск.

– А адрес?

– А зачем тебе адрес? – насторожился бородач.

– Мне Владик срочно нужен. Доложить, и вообще…

– Тенистая, восемь, – лениво ответил часовой.

Кравцов словно наяву увидел, что сейчас произойдет. Пуля часовому, а потом вторая серия кошмара: поездка в Ильичевск и штурм усадьбы старпома, в котором ему придется принимать самое непосредственное участие. Живым не уйти, понял он. Либо Владик шлепнет, как предателя, либо этот псих догадается, что он ему не все сказал, и тоже шлепнет.

– Слышь, братан, – сказал он часовому и скорчил страшную рожу, указывая глазами на Дорогина. Часовой удивленно приподнял брови, не в силах понять, чего от него хотят. – Ты, это… Мочи его, это чужой!

Дорогин, который, как в зеркале, видел гримасы Кравцова в удивленно приподнятых бровях часового, не оборачиваясь, выстрелил назад и тут же, вскинув руку, еще раз нажал на спусковой крючок.

Кравцов схватился за простреленное бедро и головой вперед упал в узкую щель между стенкой причала и бортом «Москвички», с тяжелым плеском погрузившись в грязную стоячую воду затона. Вслед за ним полетел автомат вахтенного, а сам бородач, прижав ладони к пробитой груди, медленно опустился на колени и лицом вниз повалился на палубу.

Откуда-то из внутренних помещений корабля раздался топот бегущих ног, но Дорогин на несколько секунд задержался на сходнях, вглядываясь в колышущуюся под ногами полосу грязной воды. Наконец радужная нефтяная пленка раздалась в стороны, и на поверхности появилась голова Кравцова. Водитель отфыркивался и жадно хватал ртом воздух, беспорядочно молотя руками по воде.

– Помоги… – прохрипел он, увидев склонившегося над водой Дорогина.

– С удовольствием, – ответил Сергей, поднял пистолет и дважды нажал на спуск, сразу же пожалев о потраченном впустую втором патроне, потому что первая пуля без промаха угодила в голову водителя.

Он успел нырнуть под прикрытие широкой кормы автобуса, прежде чем с борта «Москвички» вдогонку ему ударила автоматная очередь. Впрочем, стрелок сразу же прекратил огонь, поняв, что это бесполезно.

Сергей взобрался в кабину, запустил двигатель и, задев бортом ржавый бак, за которым минувшей ночью прятались Сеня и Мартын, выехал с причала.

Минуту спустя сверкающий двухэтажный автобус со свежей вмятиной на правом борту, все увеличивая скорость, снес закрытый шлагбаум и, вырвавшись на шоссе, повернул в сторону Ильичевска.

От Одессы до Ильичевска каких-то сорок с небольшим километров – час езды на рейсовом автобусе. Это сущая ерунда, но Мартын, всю жизнь проживший в Одессе, так ни разу и не побывал в Ильичевске – в этом просто не было нужды. Да и то сказать, что делать такому человеку, как Станислав Мартынов, в этой дыре?

Правда, за последние годы он неоднократно посещал затон Ильичевского судоремонтного завода – с тех самых пор, как Владлен Михайлович Самарин сделал его своим агентом и купил корабль, – но до самого города не добрался ни разу, хотя половина команды «Москвички» проживала именно в Ильичевске. В записной книжке Мартына записаны их адреса и телефоны, но это вовсе не значило, что он регулярно посещал этих людей.

Свой первый и последний визит в город Ильичевск Станислав Мартынов помнил смутно. Строго говоря, запоминать было, в общем-то, нечего: в кузове Сениного грузового микроавтобуса отсутствовали окна, а если бы и были, то валявшийся на грязном железном полу Мартын не смог бы ничего разглядеть.

Последние несколько часов он мечтал только об одном: чтобы его наконец пристрелили. Для разнообразия можно было бы умереть от болевого шока или потери крови, но смерть все не шла, и Мартын периодически начинал кричать слабым сорванным голосом, надеясь привлечь внимание. В конце концов ему заклеили рот полоской лейкопластыря, совсем как той бабе, что лежала на железном полу рядом с ним, не подавая признаков жизни, сначала в инструментальной кладовой на корабле, а потом в кузове «транспортера».

Мартына перевязали. Точнее, он перевязал себя сам какой-то сомнительной тряпкой, которую небрежно швырнул ему Пузырь. Теперь тряпка насквозь пропиталась кровью, потяжелела и начала сползать, через нее сочилась тягучая полусвернувшаяся жижа. Поправить повязку Мартын не мог: перед тем как посадить в машину, ему связали руки за спиной. Попросить кого-нибудь об этой услуге он тоже не мог, поскольку рот у него был заклеен. Оставалось только смотреть на свою несчастную, безнадежно изуродованную ногу и плакать медленными беззвучными слезами.

Мартын не понимал, почему Самарин его не застрелил. Насколько было известно Мартыну, все, кого он привел этой ночью в затон, погибли и были утоплены возле самого причала. Команда всю ночь суетилась в коридоре, отдраивая палубу и замазывая шпатлевкой пулевые пробоины в переборках, так что утром, когда Мартына под руки выволокли из кладовой, он не заметил никаких следов ночного побоища.

Он должен был умереть, но он все еще жил и с ужасом убеждался в том, что смерть его будет мучительной. По дороге в Ильичевск он попытался разбить голову о стальную стойку кузова, но бдительный Пузырь небрежно отпихнул его ногой на середину фургона и пригрозил в следующий раз прострелить второе колено.

Потом вдруг, как в затянувшемся страшном сне, очнулась эта баба, до сих пор валявшаяся на полу, как сломанная кукла, некоторое время смотрела на Мартына ничего не понимающими, страшно расширенными глазами и вдруг замычала сквозь пластырь, выгнулась дугой и попыталась лягнуть Пузыря. Пузырь легко увернулся, и тогда она вскочила, с трудом удерживая равновесие на тряском железном полу, и бросилась на Пузыря, хищно растопырив пальцы с острыми накрашенными ногтями. Пузырь, не вставая со скамейки, отвесил ей тяжелую оплеуху, и она покатилась, как кегля, всем своим весом обрушившись на раздробленное колено Мартына. Мартын отчаянно замычал, дико тараща глаза от нестерпимой боли, и потерял сознание.

Это случилось на центральной улице Ильичевска, как раз напротив сквера с фонтаном, где резвились ребятишки и судачили на скамейках выгуливающие их старухи, даже не подозревая, что в кузове старенького грузового микроавтобуса мужчина с фигурой пляжного атлета, пыхтя и матерясь, вяжет по рукам и ногам брыкающуюся из последних сил женщину, а другой мужчина, скорчившись, валяется у них под ногами в блаженном забытьи, истекая кровью и надеясь больше не очнуться.

Частный сектор в Ильичевске был довольно большой, не фешенебельный, но крепкий, изначально рассчитанный на летний наплыв отдыхающих. Утонувшие в тенистых садах, увитые виноградом, со всех сторон обстроенные верандами, мансардами, времянками и приспособленными под жилье сарайчиками, уютные кирпичные домики жили своей, непонятной для приезжих жизнью. На табуретках перед железными воротами стояли миски с фруктами или пластиковые бутылки с молодым виноградным вином – подходи, пробуй, покупай. Слева мелькнула синяя фанерная будка с надписью «Свежие бычки». Она казалась заброшенной, но возле нее в тени абрикосового дерева скучала коротенькая очередь, состоявшая из людей явно пляжного, нездешнего вида, – вероятно, в ожидании отлучившейся по своим делам продавщицы.