Но оставался еще какой-то резерв. Запас терпения и толика смирения. На них Густав и полагался. Сегодня отыграть роль усердного поисковика, завтра сходить на службу, а послезавтра поставить Семену ультиматум – или они идут в гости к Бояру, или… Густав идет один.

Густав убрал палец с тумблера и поехал вслед за Семеном, который уже вырулил с бездорожья на асфальт.

Они опять выехали за поворот, и странник увидел на том месте, где кормились муты, огромное мокрое пятно, как от раздавленной на белой футболке черешни. Трупы мутов валялись тут и там, но были и выжившие: одни ползли по земле, таща за собой либо переломанные, либо отстреленные ноги. Других волокли их товарищи. Густав увидел, как вокруг одного мута, бездыханно лежащего на спине с рваной дырой в районе живота, собралось слишком уж большое количество мутов. Сперва он подумал, что они решили съесть его, но нет.

Они сидели кружком и раскачивались из стороны в сторону. Среди них затесался совсем еще маленький ребенок-мут – крохотное рахитичное тельце, огромная голова. Он смотрел на старших и громко ревел. Плакал. Густав понял, что если он закроет глаза, то плач этого мута ничем не будет отличаться от слез обычного ребенка. Да даже от его собственных всхлипов в этом возрасте.

Если это не настоящие чувства, тогда что такое чувства? Странник уже тысячу раз пожалел, что заехал в Тиски: этот город поменял его мировоззрение, бесцеремонно влез в душу и потоптался на непреложных устоях – от отношения к дикарям до мнения о мутах.

Густав нажал на газ, и квадроцикл услужливо выстрелил ускорением, заставив странника покрепче вцепиться в руль. Он решил обогнать Семена, чтобы поскорее оставить за спиной грустные последствия Мутова дня, которыми охотник откровенно любовался, но не успел.

Один из мутов, сидевших в кружке, вскочил и бросился наперерез квадроциклу Семена. Нельзя было точно определить, женщина это или мужчина, но уж точно не ребенок. Остальные муты протяжно завыли ему вслед, а ребенок расплакался еще сильнее.

Густав хотел предупредить Семена по микрофону, уже открыл рот для окрика, но не успел – тот сам все увидел, выхватил дробовик из пристежной кобуры, но не стал целиться, а взялся за ствол, словно держал биту. И когда отчаявшийся в своем горе или гневе мут поравнялся с ним, Семен нанес мощный удар. Его дернуло, квадроцикл повело в сторону, но ненадолго. Цевье дробовика размозжило голову мута, словно подгнивший арбуз. Череп сплющился и лопнул сверху, выплескивая через спутанные волосы выдавленный ударом мозг.

Мут волчком крутанулся в воздухе, рухнул, раскинув руки-ноги, и остался лежать, распластавшись крестом на дороге.

Странник осторожно объехал его и посмотрел назад: муты встали и медленно брели к своему погибшему другу. Ребенок плелся за ними, перебирая тоненькими ножками и держась за кусок грязной одежды одного из взрослых.

Густав прибавил газу и обогнал Семена. Тот торжественно махнул ему дробовиком, с приклада которого капала кровь. Солнце вошло в зенит. Оставшиеся в живых муты, не обремененные горечью потери, потянулись к водопою.

Становилось жарко. Так жарко, что не замечать этого было уже нельзя. Густав успел проклясть свой черный матовый шлем и позавидовать Семену, у которого был белый, с красными полосками. Но неприятные ощущения от жары сейчас являлись единственной его возможностью не чувствовать себя виноватым перед семьей.

В конце концов, он же никого не обманывал, правда? Никто у него не спрашивал: Густав, а не убивал ли ты некоего Андрея? И он не отвечал им, скрестив пальцы: нет, не убивал, что вы!

Он просто умолчал об этом событии, так как оно самому ему казалось не очень приятным. Как не сказал Маркову, так не сказал и Семену, и всем остальным. И причина была вполне понятна: этим поступком не стоило гордиться.

Да и оставалась надежда, что убитый им Эндрю все же был не тем Андреем, которого они сейчас искали, но расспрашивать Семена о том, как выглядит (или выглядел?) внезапно понадобившийся Богу и отцу Захарию беглец, сейчас было слишком рискованно.

Они въехали на горку. Ветер трепал бантик на антенне квадроцикла Семена, который успел догнать странника и поравняться с ним. Густав вертел головой, шея обильно потела в ненавистном шлеме, и в конце концов он снял его, чуть замедлив ход. Сразу стало легче дышать, и даже немного улучшилось настроение.

Семен тоже снял шлем и повесил его на руль. Они ехали бок о бок, а не друг за другом, по двухполосной дороге, поэтому пыли и другого мусора, летящего из-под колес ведущего квадроцикла, бояться не стоило.

Впрочем, Густав вспомнил, как выбила его из сиденья собака, и поежился. Но вряд ли такое сегодня повторится. Молния не бьет в одно и то же место дважды. Конечно, кроме тех случаев, когда она на это место очень рассержена.

Миновав окружную дорогу, они въехали в город, но направились не по тому шоссе, на котором лежал вагон, а по другому.

– Оно практически сквозное, – сказал Семен, – ведет от двора и без крутых поворотов через весь город. По нему удобно было бы шагать… куда-нибудь.

Густав молча согласился. Чем дальше они от проклятой бензоколонки, тем лучше.

Улица, на которую они выбрались, ничем не отличалась от остальных. Вообще, по мнению Густава, все в этом городе было каким-то незапоминающимся и, наверное, идеально подходило для оседлой, дикарской жизни, но… Странник бывал во многих городах и полагал, что жить в красивом месте всяко приятнее, чем в таких вот декорациях.

Конечно, в России все по-другому, он и приехал-то сюда только из-за этого, взяв экзотический корабельный тур на все лето, потому что зимой на эту территорию нет доступа для странников – выпадает слишком много снега. Даже с использованием единой навигации, благодаря которой странники видят проторенные дороги, по которым без проблем проезжают корабли, соваться в Россию зимой – бесполезное занятие. Несколько месяцев в году вся эта территория превращается в один огромный белый ватный матрас, и выжить тут в корабле практически нереально – чересчур настойчиво давление со стороны природы, во всех смыслах.

Поэтому Густав и не удивлялся, что большинство российских местечек, встречавшихся ему на пути, архитектурой своей демонстрировали тяготение скорее к практицизму, чем к красоте, винтажности и оригинальности.

Взять хотя бы эти пустые, заброшенные дома. Густав проехал под столбом с табличкой на русском и дублирующей его снизу иньере: «Ул. Генерала Ушакова». Кто был этот генерал Ушаков? Военным, наверное. Странник слышал, что когда-то именно военные вместе с властью допустили разрушение этого мира.

Теперь здесь унылые ряды трехэтажных домов. Те, кто жил или живет, а вернее, существует здесь, посрывали с фасадов сайдинг, вытащили часть утеплителя для собственных нужд. Рамы со стеклами тоже пошли в дело. Подъезды, обросшие вьюном, с потертыми, раскрошившимися ступенями. Дверей нет, они тоже пригодились каким-то чересчур хозяйственным дельцам.