Кругом трепетали от ветерка, летящего с темных гор, шелковые ярко раскрашенные вымпелы. Слуги и служанки постоянно что-то подносили, а на руках у них звенели серебряные браслеты, и множество музыкантов исполняло чудесную мелодичную музыку, а им вторили сладкие, высокие женские голоса.

На низких столах были разостланы белые шелковые скатерти с чудесным изящным рисунком. У столов на шелковых пуховых подушках восседали Тогрул-хан, Азара, Темуджин и его друзья.

Шутки, смех и пение просто оглушали. Военачальники и вожди сидели рядом с Тогрул-ханом. Они пели, ели, громко о чем-то рассуждали, временами исподтишка с презрением и насмешкой поглядывали на Темуджина и его бедно одетых друзей. Сами они подобно Тогрулу были одеты в дорогие шелковые халаты и сверкали драгоценностями. Они подолгу жили в городах, и в их подчинении было много народа, они командовали крупными армиями. Они чувствовали неприязнь Тогрул-хана к Темуджину и понимали, что этот пир вполне мог бы стать погребальным, но когда разговаривали с Темуджином и его друзьями, в их голосах слышались насмешливое уважение и завуалированная ирония.

У Темуджина был острый, как у хищного зверя, нюх. Он был человеком, привыкшим к опасности, сразу все понял, но оставался абсолютно спокойным и делал вид, что безразличен к окружающей роскоши. Тогрул-хан вскоре понял, что на Темуджина не произвели впечатления ни красота, ни богатство, но главное — почувствовал грозившую ему опасность. Поэтому хан изо всех сил пытался развеять опасения молодого воина, говорил с притворной нежностью, что испытывает к нему отцовские чувства.

— Твой отец был врагом Таргютая, теперь тот оказался и твоим врагом. Мне об этом стало известно. Мне также известно, что он тут же воспользовался твоим сложным положением. Это — нечестно! Я могу предложить тебе помощь, если ты только ее у меня попросишь!

Темуджин улыбнулся, но губы у него оставались крепко сжатыми, казалось, они были обведены белой линией, что говорило о его сильном гневе.

— Благодарю тебя, отец, за твою доброту. Но я сам стану бороться с Таргютаем. У меня есть храбрые воины, которые с радостью пожертвуют ради меня своими жизнями. Что касается меня, то в глубине сердца я уверен, что ни один человек не может меня предать или покорить. — Он пристально взглянул в глаза Тогрула, и его взгляд напоминал взгляд невинного ребенка — такими синими и абсолютно честными были его глаза.

Тогрул выдержал его взгляд и подумал: «Это пустынная пантера!» Он сладко улыбнулся и ласково коснулся руки Темуджина.

Темуджин нахально глазел на Азару, которая внимательно прислушивалась к разговору, поймав на себе его взгляд, девушка покраснела и опустила голову. Увидев это, Темуджин улыбнулся, чувствуя себя настоящим Покорителем Вселенной.

Внезапно раздался звук цимбал, и дрожащее эхо полетело к звездам. В свободное пространство между накрытыми столами выбежала дюжина красивых рабынь в шелковых шальварах синего, алого и белого цветов. От тел танцовщиц исходил пьянящий запах благовоний, он колебался, подобно сладкому горячему ветерку. Сначала их движения, сопровождаемые музыкой флейт и тихим рокотом барабанов, были медленными и простыми. Все происходило, как во сне. Они казались невинными девушками, а не изощренными гуриями, привыкшими к похотливым играм и умевшим доставлять радость, вызывать похоть и бесстыдно ее удовлетворять.

Их обнаженные груди, плечи и гибкие руки отливали в свете ламп, как шелк, а от блеска драгоценностей слепило глаза. Их ноги выделывали сложные движения, от которых нежно звенели колокольчики, укрепленные на лодыжках. Их улыбки напоминали улыбки людей, погруженных в сказочный транс. Казалось, что они не замечали взглядов сотен похотливых глаз.

Потом барабаны забили громче и ритмичнее. Танцовщицы что-то страстно выкрикивали, возбужденные своими видениями, вздымали руки. Все быстрее и быстрее пищали дудки, жутко грохотали барабаны. Обнаженные тела девушек блестели от пота, и его запах начал перебивать сладкий аромат благовоний и душистых масел. Вскоре воздух стал настолько тяжелым, что было почти невозможно дышать. Кругом похотливо блестели глаза, красные губы стали влажными и обнажали белые зубы. Воины, сидевшие на корточках, начали громко вопить и хлопать в такт в ладоши. По темным их лицам ручьями тек пот, они тянули хищные руки к женщинам, которые начали судорожно дергаться и тихонько постанывать, мягко покачивая влажными гибкими телами. Когда танцовщицы смотрели на воинов, в глазах их можно было заметить наглый животный смех и приглашение… Они похотливо покачивали бедрами, передергивали ягодицами, хрипло смеялись, поглядывали на воинов и трясли грудями. Многие воины, вскочив на ноги, пытались ухватить женщин за руку или за волосы, но танцовщицы громко визжали, переворачивались словно змеи, ловко избегая прикосновений обезумевших от зрелища мужчин. Это был дикий и похотливый танец. Головы людей плыли от настойчивой, ритмичной музыки, а едкие ароматы не давали нормально дышать. Однако неожиданно раздался опять звук цимбал, и девушки исчезли. Воины, утирая красные потные лица, снова уселись и начали пить, чтобы заглушить память о том, что они видели.

Тогрул-хан обратился к Темуджину, который не сводил взгляда с Азары, прикрывшей лицо вуалью:

— У калифов Бухары и Самарканда не было женщин, подобных моим танцовщицам. Ты обратил внимание на то, как они похожи? Даже я не могу отличить одну от другой. Их выискивали на рынках рабов во многих городах. У них похожи губы и глаза и даже волосы одного и того же оттенка. Мне предлагали за них целое состояние.

Темуджин продолжал смотреть на Азару и ответил ему громким отчетливым голосом:

— Я не видел никого прекраснее!

Его голос пробудил девушку к жизни. Она подняла голову, повернула к нему лицо и, встретившись с Темуджином глазами, покраснела. Потом робко улыбнулась в знак того, что поняла его.

Она плотнее прикрыла лицо вуалью, руки ее дрожали.

Тогрул-хан все это видел, и его лицо покрыли сотни морщинок от злобной всезнающей улыбки. Он сделал знак рабу, наполнявшему чашу Темуджина. Тот все время пил, но казалось, что не чувствовал опьянения. Взгляд его оставался твердым, а жесты — спокойными и уверенными.

Пир продолжался, его сопровождала зовущая к утехам музыка и сладкое пение. Костры горели все ярче, и стволы окружавших лагерь сосен были окрашены в розовый цвет.

«Он собирается о чем-то поговорить со мной. Почему он до сих пор не сказал мне ни слова? Чего он ждет?» — мысленно рассуждал Тогрул-хан, внимательно поглядывая на Темуджина и помимо воли восхищаясь им. Это восхищение умножало его ненависть.

Раб склонился к уху Тогрула и что-то прошептал. Старик кивнул, а потом обратился к Темуджину:

— Ко мне пожаловал гонец с важными вестями. Я оставлю тебя на некоторое время.

Темуджин встал и помог подняться Тогрулу. Когда старик почувствовал его крепкую руку, он пришел в бешенство, ощутив собственный возраст и слабость. Темуджин тут же опустился на подушку, которую прежде занимал Тогрул-хан, и склонился к Азаре. Ноздри его раздувались, и он жадно вдыхал сладкий аромат ее тела, показавшийся ему необычным и говорящим о ее невинности, а потом шепнул девушке: