мастей, включая строительных инспекторов и чиновников противопожарной службы, заходили в дом и вертелись возле него. Неужели ни у кого из них не возникло ни малейшего подозрения о том, что находится за дверью лестницы, ведущей в подвал?

Когда в 1994 году Фритцли удочерили первого ребенка, Лизу, мэр Амштеттена Хайнц Ленце сказал, что ни у Фритцля, ни у его жены явно нет криминальных побуждений. «В подобных случаях отдать ребенка в семью всегда предпочтительнее, чем поместить его в приют», — объясняет господин Ленце, утверждая, что социальные службы придерживались стандартной процедуры. Когда его спросили, как возможно, что материалы по таким серьезным правонарушениям, как сексуальное нападение и предполагаемый поджог, не сохранились, он ответил: «Я всего лишь гражданский служащий, а не законодатель».

Так, значит, винить некого?

Австрийский канцлер, восторженно призывающий туристов со всего мира полюбоваться горами его страны, отведать сахарного хвороста и порезвиться на альпийских лугах, спорит с тем утверждением, что преступление Фритцля — типично австрийское явление; он уверен, что гражданина любого общества мог попутать нечистый, как то случилось в Амштеттене.

Но даже австрийские СМИ, совсем ручные по сравнению с британской и американской прессой, не покупаются на такое объяснение. «В течение десяти лет трех детей оставили у порога дома Йозефа Фритцля, и общество тем не менее предоставило ему право на усыновление, не выяснив местонахождения матери!» — восклицает одна из газет.

«Неужели возможно, чтобы никто ничего не видел и не слышал и не задавал никаких вопросов? — допытывается Петра Штуйбер, ведущая одного из разделов венской газеты „Штандарт“. — Каким образом это характеризует соседей, знакомых и прежде всего соцработников, имевших дело с этой семьей? Вся страна должна задаться подобным вопросом».

Австрийцы гордятся тем, что они называют «социальным партнерством», но даже если оно сослужило им хорошую службу в экономическом плане, то создало вакуум, в котором Фритцль и Приклопиль чувствовали себя как рыба в воде. Основы этой главенствующей жизненной модели были заложены после разрушений, принесенных Второй мировой войной, когда правительство и профсоюзы коллективно решили, что страна не может позволить себе деструктивных общественных, политических и экономических конфликтов, знаменательных для 1920‑х и 1930‑х годов, кульминацией чего стал аншлюсе 1938 года. Они хотели избежать разрушительных социальных и промышленных конфликтов, забастовок, локаутов и неугасающих социальных столкновений, которые совместно привели к параличу австрийской экономики и правительства в межвоенные годы. На деле же все свелось к виртуальному обществу без забастовок, где сделки заключаются за закрытыми дверями, где люди не раскачивают лодку, где профсоюзные боссы пожимают руку промышленникам, политики общаются с политиками, а финансисты — с финансистами. Зачастую секретно.

Австрийцы не хотят возвращаться к нацизму. Исторически это вчерашний день, в то же время существующий по соседству, как и соседи Йозефа Фритцля. Чтобы понять, почему нацизм до сих пор отбрасывает свою тень на эту страну, достаточно почитать некоего доктора Генриха Гросса. Это был еще один человек, довольный своим подвалом, в котором он хранил свои особые тайны.

Генрих Гросс умер в возрасте девяноста лет, умело избегая правосудия почти шестьдесят из них, в то время как государство осыпало его наградами. Хороший врач, он стал ведущим медицинским экспертом на уголовных процессах. Его часто показывали по телевизору, где на экране он занимал место за столом рядом с богатыми, знаменитыми и влиятельными венцами. Остроумный, тщательно подбирающий выражения, доктор Гросс считался душой общества. Покровители в правительстве предпочитали игнорировать его порочное прошлое, за которое он заслужил прозвище Коса. Его своеобразным урожаем были беззащитные дети. Он убивал их сотнями ради процветания господствующей арийской расы. Гросс работал в Шпигельгрундской детской больнице в Вене в 1944 году, где был непосредственным участником убийства детей, признанных «недостойными жизни». Прошло немало времени после того, как пушки смолкли, когда обнаружилось, что он держит мозги убитых им детей — так сказать, личную коллекцию — у себя в подвале, экспериментируя с ними вплоть до 1970‑х годов. Стоявшие рядком в банках с формальдегидом детские останки наконец обрели покой в 2002 году.

Доктору Гроссу удавалось избегать преследования вплоть до 1950 года, когда он был приговорен к двум годам тюрьмы за соучастие в преступлениях нацистов. Но позднее Верховный суд пересмотрел вердикт. Гросс вступил в социал-демократическую партию и продвигался по службе, пока не стал ведущим невропатологом страны. Дело против Гросса было вновь открыто, когда в середине 90‑х поступили новые свидетельства его деятельности. В феврале 1988 года дознаватели добрались и до частной коллекции доктора Гросса.

В 2000 году бывшие дети, пережившие Шпигельгрунд, вместе с родственниками погибших заполнили зал венского уголовного суда, чтобы посмотреть, как доктор Гросс в полотняном колпаке и серой пижаме медленно подходит к скамье подсудимых в сопровождении своего врача — и разыгрывает «карту Пиночета»: непригодность к судебному слушанию.

Он склонил голову, когда судья Карлхайнц Зеевальд спросил его: «Вы можете отвечать на мои вопросы?»

«С трудом», — ответил доктор Гросс.

Рейнхард Халлер, врач, дважды обследовавший доктора Гросса, довел до сведения суда, что его пациент страдает слабоумием и его умственное и физическое здоровье быстро приходит в упадок. Он сказал, что доктор Гросс перенес легкую мозговую травму, и указал на начальную стадию болезни Паркинсона. «Он ясно сознает, где он и почему». Но из-за ослабленной сосредоточенности и провалов в памяти ему будет крайне трудно переносить судебное заседание, если оно будет длиться более пяти-десяти минут.

После краткого перерыва судья объявил, что доктор Гросс неспособен к судебному слушанию, сказав: «Умственное и физическое состояние доктора Гросса значительно ухудшилось со времени последнего обследования. Если он не в состоянии следить за ходом расследования, последнее придется отсрочить».

Так он и остался безнаказанным убийцей, пока мирно не скончался в своей постели в декабре 2005 года. Какова же была высшая мера наказания австрийского правительства? Оно отобрало все данные им врачу-убийце медали.

После 1945 года в Германии, разделенной силами союзников, которые управляли своими зонами, гражданам и учреждениям был отдан приказ пройти процедуры денацификации, чтобы искоренить национал-социалистский образ мышления и черты. Попытки Австрии смыть «коричневую заразу» были куда более запутанными и необдуманными. Молодежь хотела знать, в чем состояли грехи старшего поколения, что их папы и дедушки делали на полях сражений в России, Литве, Польше, Греции, Югославии, Франции, Латвии, Эстонии и Голландии. В Германии семейных тайн не осталось, и на всех мужчин определенного возраста там глядели косо. Стремление к конфронтации с прошлым в интересах правды сплотило многочисленную бадермейнгофскую бригаду, которая искала возможности разрушить государство, зиждущееся на лжи и позоре. В Австрии дедушки были и остаются почитаемой