Что и говорить, перетрухал тогда. Но виду не подал. Тайга в обиду не дала. Сберегла его. И Горилла попривык к ней.

Полюбились ему неисхоженные тропы, звонкая тишина и безлюдье тайги. Здесь можно было оставаться самим собой. Никто не подсмотрит, не высмеет, не осудит.

Гришка бережно, как за детьми, ухаживал за каждым деревом и кустом. И тайга, казалось, единственная на всем свете, понимала его.

— Папка! Корова телится! Айда домой! Мамка зовет! — послышался взволнованный голос Сережки.

Горилла, забыв обо всем, бросился домой бегом. В хозяйстве прибавление, человеку — радость…

Дашка теперь совсем изменилась. Холеной стала. Раздобрела. Вольной, свободной значится в списке жителей Трудового. Вроде поселенки в селе осталась. Все равно ехать некуда и не к кому. Да и куда в ее годы от добра бежать?

Дом Дашке дали. Как и обещал Дегтярев. Пусть небольшой, две комнаты с кухней. Но и это больше прежней каморы. Какой-никакой сарай, кладовка да подвал. К тому же чердак, сухой и просторный.

Дашка в новый дом три дня перебиралась. Понемногу все перенесла на своих плечах.

В каморе бы ладно. А тут многое купить пришлось. Новый дом старой рухляди не любит. Вот и приобрела диван да деревянную кровать, стол и шифоньер. Новое, в золотистой рамке, зеркало.

Все это сверкало лаком, пахло магазином. Дашка огляделась. Как хорошо у нее, даже дух захватывает! Не верилось, что все это — ее. И, поразмыслив, положила посреди комнаты медвежью шкуру, подаренную Трофимычем.

Все ногам теплее будет. Оглядев кухню, шкафчик для посуды купила, кухонный стол. В кладовой припасы еле разместила. Банка к банке вплотную. В погребе полно картошки, морковки, свеклы. Ничего не покупала. Сама вырастила, своими руками. Даже лук в вязках золотился в коридоре.

Чердак и тот не пустовал. Травы разные сушились. Грибы в марлевых мешочках. А на чердаке над сараем копченая рыба. Кета да кижуч. В зиму все пригодится, все в ход пойдет.

Обмазав и побелив дом, утеплив завалинку, оклеила окна. Даже скамейку у забора в зеленый цвет покрасила. Хоть и посидеть на ней некогда будет.

Швейную машинку купила. Без нее как без рук. Пошила новые, веселые занавески, простыни и пододеяльники. Все ж дешевле, чем готовые покупать.

Рукомойник и тазы, ведра и полотенца — все в доме сверкало новизной, чистотой, свежестью.

Заказала баба и дрова. Ей их в три дня навезли: под крышу.

Дашка в доме и вовсе ожила! Оглядевшись, пообвыкнув, купила десяток кур да тельную корову и теперь слыла хозяйкой из хозяек.

Сама себе платьев нашила всяких. Юбки и кофты одна другой краше, по три раза на день меняла. Ей все бабы Трудового жгуче завидовали.

Да и было с чего. На Дашку нынче мужики смотрели разинув рты. Не баба — ходячая выставка моделей. И откуда умение взялось? Портниха к ней за советом ходила. И все завидовала тонкому вкусу и золотым Дашкиным рукам.

А баба королевой по селу выхаживала. Свои же, ссыльные, не узнавали. Она иль нет? Откуда что взялось? Пить бросила — морщины исчезли. Лицо налилось, румяно-белое. Словно рябина в пору зрелости расцвела.

Дегтярев, встречаясь с Дашкой, боялся глаза на нее поднять. Была алкашкой, замухрышкой, а превратилась в украшение Трудового.

В глазах — уверенное спокойствие. Волосы — в толстую косу — короной голову оплетают. Плечи расправила. Нос вздернут. На губах полуулыбка играет. Знала себе цену нынче. На местных мужиков и не смотрела. Куда им до нее! Да и не хотела семьи разбивать. А в холостяках лишь один, да и тот завалящий. Зубы желтые, редкие, как у старого коня. Морда годами не мьггая. Штаны пузырями, на колени сползают. Кому такой нужен? Нет, нынче Дашка на такого не оглянется. Все лето в шелковых чулках ходит, в шелковых платьях. Разве ровня ей возчик воды? Она с ним через губу разговаривала. Обзывала мужика хорьком. А когда тот, подвыпив, осмелел и в гости к ней попросился, такого пинка получил, что неделю сесть на задницу не мог.

Дашка мечтала о своем. Нравился ей Дегтярев. Его бы она приняла. Но не на ночь. Насовсем.

И когда участковый неделями не выезжал в Поронайск, Дашка думала, что он из-за нее в Трудовом сидит. Да и что за семья, которую он раз в месяц видит? А ведь мужик. Жалела его баба. Она ничем никогда не выдавала себя. Да и случая не было.

Встретится участковый на улице, эдак вежливо поздоровается, о здоровье спросит, о жизни. И, заглянув в лицо ей, краснеет, как мальчишка. С чего бы это?

Раньше в гости заглядывал. Просто так, на огонек. Любил чай попить с вареньем из кишмиша, малины. Теперь не заходил. В новый дом даже на новоселье не пришел, не глянул, как устроилась баба.

И Дашке было до слез обидно, что так не везет ей в жизни.

Уж сколько раз, заметив Дегтярева уходящим в тайгу, тайком убегала следом. Чтоб спросить, почему не навещает. Но Дегтярев то сворачивал к Трофимычу, то исчезал в лесу бесследно.

Баба ругала себя ночами. За привязанность к участковому. Сколько раз он обижал ее за прожитые годы — счету нет. Не зря его все ссыльные и условники легавым да мусором зовут. Но сколько ни уговаривала, сердцу приказать не могла. Не слушалось оно разума. И вспыхивало всякий раз при виде участкового.

А он подходил к ней, шутливо становился по стойке смирно и, взяв под козырек, говорил, улыбаясь:

— Здравствуй, Дарьюшка, отрада и краса наша! Цветешь все нам на радость? Как здоровьичко?

И, поговорив с нею пару минут, уходил торопливо, сославшись на занятость, неотложные дела.

Ну хоть ты тресни, ни разу не свернул на тропинку к ее дому! Хотя на каждом новоселье был. Всех поздравил, за каждого порадовался. И только ее забыл.

Дарья уже и ждать его устала.

И однажды, сходив в тайгу с утра пораньше, нарвала целый осенний букет. В нем багровым цветом отливали ветки рябины, золотые листья клена, пушистый вереск. Пришла домой усталая и решила испечь пирог с малиной. Побаловать себя и детей пекарей.

Едва пироги в духовку сунула, кто-то в окно постучал.

«Наверное, портниху принесло», — подумала баба. И, выте- рев руки, пошла открывать дверь.

На пороге стоял участковый. В руках — письмо. Дарье адресовано. Глазам не поверилось.

— Заходите! Что ж на пороге стоять? — пригласила растерянно.

— Да некогда. Ты распишись в получении. Письмецо заказное.

— Пройдите в дом! Там и распишусь.

— Я подожду, — топтался у порога Дегтярев.

Дарья открыла дверь нараспашку, взыграло настырство бабы:

— Входи, не съем! Хоть глянешь, как устроилась!

И участковый, глянув на чистые полы, стянул сапоги, шагнул в дом.