Когда она чувствовала себя получше, мы выходили на длинные прогулки.

– Я скучаю по университету, – сказала она однажды своим тихим голосом, дотронувшись до моего плеча. – Иногда мне бывает жаль, что я не могла разделить с тобой то чувство, когда всерьез относишься к своему разуму, узнаешь что-то новое, что-то такое…

Она развела руками, не подыскав подходящего слова.

– Жюль, мне бы хотелось, чтобы на следующий год, когда я немного оправлюсь, ты как-нибудь пошел бы со мной на занятия. Я знаю, что пользуюсь своим положением и шантажирую, но должен же мне быть хоть какой-то прок от болезни.

Осень устлала Английский сад ковром из листвы. Из озера вылез лебедь и неуклюже заковылял к нам. Альва толкнула меня в бок:

– Что бы ты пожелал себе на будущий год? Что бы ты делал, если бы мог свободно выбирать?

– Ездить на мотоцикле, – сказал я не задумываясь.

– Да что ты!

– Мне хотелось этого еще с детства. Я все время завидовал Тони, когда он ездил и потом говорил, что это вроде как летать. Я, конечно, понимаю, что он ужасно преувеличивал, но хотел бы испытать на себе.

– Так почему же ты этого не делаешь?

– Ну как почему… Вдруг что-нибудь случится?

– Миллионы людей ездят на мотоцикле, и ничего не случается.

– Везение.

– Возможно, – только и сказала она. – Но отчего же тебе не быть таким же везучим?

Когда мы потом готовили на кухне обед, Альвин мобильник вдруг завибрировал. Мы обменялись взглядами.

– Из клиники, – сказала она шепотом.

У меня тотчас же застучало в голове. Отложив поварешку, я заходил из угла в угол, посматривая на Альву и стараясь угадать по выражению ее лица, какие новости ей сообщают. Отчего они говорят так долго? На мгновение она зажмурилась, и я тотчас же провалился в бездну отчаяния, но вскоре снова принялся сосредоточенно наблюдать.

И вдруг меня пронизало жаркое, почти электризующее ощущение. Сперва я не понял, в чем дело. Затем сообразил: Альва улыбнулась. Она все кивала и кивала, а лицо ее так и светилось неудержимой радостью.

– Да, конечно, – произнесла она и порывисто схватила меня за руку.

Она потянула меня к себе, чтобы я тоже послушал, но тут телефонное сообщение закончилось. Все дальнейшее происходило с молниеносной быстротой. Она положила трубку, мы кинулись друг другу в объятия, я слышал, как что-то выкрикиваю, сам не понимая что, затем снова прижал ее к себе. Я ощутил, как она дрожит всем телом.

Лечащий врач только что сообщил ей, что рак полностью исчез. Он посоветовал отказаться от рисков и нагрузок, связанных с трансплантацией костного мозга, а сразу же перейти к поддерживающей терапии.

Я хотел слышать это известие снова и снова, рассказанное иными словами, а затем еще и еще раз. Я позвонил Марти и Элене, потом – Лиз и Тони, который как раз ехал на метро и почти ничего не мог разобрать, и это было даже лучше, потому что позволило мне прокричать во всю глотку:

– Альва победила рак!

Но главным наслаждением был не первый бурный всплеск радости, а глухое чувство глубокого облегчения, которое последовало за ним. После обеда мы пошли с детьми в парк и играли в футбол. До вечера мы гоняли мяч, сидели, болтая ногами, на качелях возле площадки для игр, ели чипсы из пакетика и разговаривали, и у всех блестели глаза. Никому из нас не хотелось возвращаться домой и обрывать этот магический момент.

Ночью в постели мы с Альвой никак не могли уснуть. В нас все еще не угасла эйфория, и сон никак не шел. По ее просьбе я сбегал на заправочную станцию по соседству и купил ее любимое мороженое – ванильное с крошками печенья. Возвращаясь назад, я сначала шел обычным шагом, затем ускорил его, а последние метры до подъезда уже мчался бегом с пакетом в руке и невольно хохотал.

Поедая мороженое, мы строили планы на будущее. В предшествующие месяцы мы жили от одного звонка из клиники до другого, а тут горизонты перед нами расширились, и мы заговорили о потаенных желаниях, о возможных путешествиях или о том, что будем делать с Луизой и Винсентом, когда они станут постарше.

– Признайся, – сказал я, проводя ладонью по двум тоненьким шрамикам на ее шее. – Ты все время знала, что все закончится хорошо.

– Ну конечно. Недаром ведь это игра…

– …с нулевой суммой. Я знаю.

– Кроме того, не могла же я бросить тебя с детьми одного. Меня-то жалеть не стоит, но бедные дети…

Мы стали воображать, что было бы, если бы мне пришлось одному воспитывать близнецов, рисуя жуткие картины. Луизу – накачанной наркотиками девицей с ирокезом, играющей в жуткой панк-группе и исключенной из школы. Винсента – одиноким эзотериком, вступившим в сомнительную секту и навсегда скрывшимся с новыми товарищами в непроходимых лесах Канады.

– Секта? Неужели я был бы настолько плохим отцом?

– Ну, может быть, все-таки не настолько.

– Они же меня просто не слушаются, а тебя вот всегда. Как у тебя это получается?

Она пожала плечами.

– Сильная в яйце, – сказал я тихо.

Альва заснула, а я не спал и глядел на нее. За окном шел дождь. Капли барабанили по стеклу, но у нее было спокойное выражение; казалось, сон разогнал все мрачные мысли. Она повернулась ко мне, ее рука лежала у меня на груди. Я взял ее и держал. Волнами на меня накатила усталость, но я продолжал смотреть на Альву, пока не очутился в том сне, где я бреду с собакой моего брата по бесконечному лесу.

* * *

Когда нагрянула зима, у Альвы уже заметно отросли волосы. Рождество мы проводили в доме моего брата, где было предостаточно места для празднования. Современное здание, окруженное зеленой оградой из густого кустарника, одиноко расположенное среди большого участка. Идеальная обитель для киношного злодея с бесчисленным множеством лишних комнат, громадным садом и техническими игрушками вроде управляемого по Интернету холодильника или выдвижного видеоэкрана.

– Марти – завоеватель бесполезностей, – сказала как-то моя сестра.

Съехались все, даже отец Альвы – маленький, жилистый, немного чудаковатый мужчина с римским носом и меланхолической складкой рта, не очень гармонировавшей с его манерами весельчака. У него был твердый взгляд и задубевшая от постоянных горных восхождений кожа. Сначала он долго держал в объятиях Альву, потом подхватил на руки детей. Он не уставал задавать им вопросы, и они весь вечер не отходили от него ни на шаг.

Мы вместе пели. Лиз играла на гитаре, но по-прежнему отказывалась исполнять «Moon River»:

– Эту дурацкую песню я спою, только когда у меня самой будут дети.

– Значит, никогда, – сказал Марти.

Она бросила на него укоризненный взгляд.

Потом детям разрешили развернуть подарки – книжки и лего от нас, родителей, одежду от Элены, видеоигры от Тони и Марти и акварельные краски от Лиз, а мы, расположившись за большим обеденным столом, наблюдали за ними. Позади остался тяжелый год, и тем радостней было вспоминать о нем вместе как о кошмарном сне.