Через несколько недель после поездки я позвоню своему другу, врачу, и он расскажет мне, что описанные симптомы и экологическая обстановка позволяют предположить у молодых жителей деревни фиброз легких и парализующий инсульт.

– В семидесятые и восьмидесятые люди не умирали от высокого кровяного давления, – добавляет деревенский медик. – А сейчас умирают. Мне шестьдесят, и, когда я был ребенком, мне вспоминается, может быть, один человек, который был настолько болен, что не мог встать с постели [вероятная жертва инсульта]. А теперь таких сотни.

– В чем причина? – спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

– Загрязнение. Стопроцентно дело в загрязнении.

– А стоило ли оно того? – спрашиваю я. – Стоило ли экономическое развитие Вэньаня таких проблем с экологией и здоровьем людей?

Он качает головой.

– Раньше со здоровьем было понятнее. Мы знали, в чем проблема. А нынешние болезни, они вас просто убьют. – Он улыбается нам:

– Даже я не чувствую себя нормально. Когда вы уедете, сам собираюсь пойти в больницу.

Запах металлолома силен, даже если вы едете в пикапе с кондиционером. Я сижу рядом с Дэйвом Стэйджем, вежливым управляющим огромной базы OmniSource в Форт-Уэйне (штат Индиана); он проводит экскурсию для меня и моей будущей жены Кристины. Со мной такое впервые: обычно я никого не беру в поездки. Но если мы собираемся пожениться, то Кристине нужно знать, почему мне настолько сильно нравится весь этот мусор.

Дэйв притормаживает, чтобы указать на штабеля выброшенных автоматов для продажи Pepsi и Coca-Cola. Их сотни. «В большинстве из них еще остались люминесцентные лампы и компрессоры холодильников, их нам придется вытащить», – говорит он. И те и другие содержат опасные материалы, которые нужно утилизировать. «После этого мы их измельчим».

Я оглядываюсь на Кристину: «В автомобильном шредере».

Она бросает на меня раздраженный взгляд, который должен означать, что она и так в курсе. Но я-то понимаю: пока вы впервые не увидите автомобильный измельчитель-шредер, вы не знаете.

Мы едем вдоль наваленных друг на друга ярких блестящих стальных листов, из которых штамповались формы; по словам Дэйва, их купили у производителя муфт сцепления. «Посмотрите туда, – говорит Дэйв и кивает в сторону отдаленной фигуры в сварочной маске с ацетиленовой горелкой. Человек режет блок металла. – Ему восемьдесят. И у него одна нога. Приходит сюда долгие годы». Я удивленно присматриваюсь и убеждаюсь: действительно, одна. Оборачиваюсь на Кристину: она улыбается через солнечные очки; наверное, проникается духом.

Дэйв останавливает грузовичок у офиса, и мы выходим под горячее желтое латунное солнце. Вокруг я слышу завывания и хруст работающего утилизационного оборудования, превращающего обычные предметы в сырье. «Вам это понадобится», – Дэйв протягивает нам каски, защитные очки и оранжевые жилеты.

Перед нами две кучи металлолома, обе высотой примерно в два этажа. Левая – ржавого цвета и состоит в основном из неузнаваемых коротко порезанных кусков металла, которые можно отправлять на сталелитейный завод для переплавки. На языке отрасли это называется «подготовленная сталь».

Правая куча – многоцветная мешанина: заборы, станки, металлические леса, трубы, несколько велосипедов, минимум одни качели и куча полок от стеллажей. Это называется «неподготовленной сталью», поскольку перед отправкой на завод сырье необходимо разрезать и убрать все не стальные материалы. Часть работы выполняется ручными инструментами, а часть – похожими на динозавров кранами, снабженными гигантскими клювообразными клешнями, они режут толстые куски труб, словно макароны.

Есть и третий способ обработать эту сталь: соответствующая конструкция вздымается над свалкой на высоту трех этажей, отбрасывая длинную тень. Отсюда мы можем видеть только конвейер, он поднимает в небо раздавленный корпус автомобиля. Но со стороны сооружение напоминает аттракцион в парке – сначала вверх, а потом вниз. Сверху поднимается пар, и раздается потусторонний вскрик и стон – так звучит автомобиль, распадаясь на куски размером с мой журналистский блокнот. Но сам процесс нам не виден.

Дэйв ведет нас вокруг груд лома, пока два крана своими захватами, похожими на пальцы, разгружают два только что прибывших грузовика с каркасами кроватей. Когда разгрузка окончена, один из кранов берет скатанный в шар кусок металлической сетки-рабицы и протирает им пустые кузова, вычищая их, словно кухонной металлической мочалкой. «До последнего кусочка металла», – говорит Дэйв.

Кристина открывает сумочку, извлекает фотоаппарат и делает снимок.

Мы идем мимо стены автомобилей: высотой шесть машин и длиной, наверное, пятьдесят. Это грустное и печальное зрелище – без двигателей, радиаторов, трансмиссий, колес, шин и всего прочего, что оказалось выгодней снять вручную. По словам Дэйва, машины появляются каждый день десятками, краны постепенно берут их и ставят на конвейер для ненасытного шредера. Чем ближе мы подходим, тем сильнее звук, и голос Дэйва становится громче.

– На этом шредере мы пропускаем 130 тонн в час, – кричит он мне в ухо.

– И сколько это автомобилей? – ору я в ответ.

– От семи до девяти тысяч машин в месяц. Зависит от времени года и ситуации на рынке.

Шредер компании OmniSource действительно огромен, но самым необычным является то, что он вовсе не необычен. В Северной Америке имеется более 300 шредеров для металла (не все они предназначены для автомобилей). Еще минимум пять сотен раскиданы по десяткам других стран – от ЮАР до Бразилии, от Китая до Швеции. Шредер является самой важной частью оборудования для утилизации. Помимо прочего, это наилучшее (а по сути, единственное) решение, дающее возможность справиться с самым крупным источником потребительских отходов в современном мире: ежегодно на свалку выкидывается 14 млн американских автомобилей.

«Смотрите под ноги», – говорит Дэйв, когда мы подходим к металлической лестнице, ведущей к кабине управления шредера. Пока мы поднимаемся, я оглядываюсь на Кристину: она плотно сжимает губы – возможно, чтобы в рот не попала грязь. Чем выше мы лезем, тем ближе мы к точке измельчения, и шум становится все громче. Отсюда я могу разобрать отдельные скрипы и визги крошащегося металла.

Наверху Дэйв открывает дверь, и мы втроем попадаем в помещение с кондиционированным воздухом. Дверь закрывается, и нас обступает относительная тишина. «Добро пожаловать в кабину управления», – говорит Дэйв. Размер помещения – с ванную комнату, здесь трудится Роб – симпатичный парень лет 25. Он стоит в дальнем углу кабины, где окно выходит на пасть шредера. Там же находится монитор, показывающий инфракрасное изображение тепла в самом шредере (похоже на метеорологическую карту в телевизоре), и панель с джойстиком для управления скоростью подачи материала в систему.

– Вы понимаете, когда проходит машина, – сообщает он нам. – Похоже на землетрясение.