Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Александр Петрович не долго сидел у себя в кабинете. Он вдруг неожиданно выскочил и буквально силой затолкал в него Семена Владимировича. Это произошло на глазах у нескольких человек.
— Хорошо, — сказал он опешившему Тихонову, — Твоя, взяла. Ты прав. Но, что я могу сделать. Представ себя на моем месте. Я тебя уже уволил, взял на твое место другого сотрудника…
— Своего товарища, — вклинился в речь Таракана Семен Владимирович.
— Да! Своего товарища! — снова перехватил инициативу Александр Петрович. Его кандидатуру одобрил директор. — Он, уже неделю как работает. — Александр Петрович брезжил слюной, махал руками. Его речь была несвязной.
Тихонов махнул рукой и пошел в отдел кадров. Разговаривать не было смысла. Ситуация была безвыходной. Судиться Семен Владимирович не хотел. Ему было достаточно того, что Таракан наконец-то признал свою вину. Тихонов с завода теперь мог уйти реабилитированным.
Глава 30
Тихонов забрал в отделе кадров завода свои документы и пошел домой. Настроение у него оттого, что Таракан признал свою вину, не стало лучше. Вначале Семен Владимирович несколько воспрял духом, но это оттого, что заставил Александра Петровича поволноваться, но скоро понял радоваться не чему: впереди суета с новым трудоустройством и знакомство с людьми.
— Да, Шестерев предложил ему место, но как пройдет встреча? Устроит ли его самого это новое место? Примет ли Тихонова коллектив, может быть и нет?
Расставшись с заводом Тихонов оставался в неведении. Будущее ему было неизвестно. Елена Петровна, одобрив решение мужа пойти на работу к Шестереву, уехала на дачу, к детям и матери. Дача была чужой, но возможность отдыхать она отрабатывала на участке, занимаясь прополкой грядок, их поливкой и другой работой, которой хватало. На прощанье она сказала мужу:
— Смотри тут, не хандри. Чтобы все у тебя было хорошо.
— Не беспокойся. Все будет нормально, — бросил в ответ Семен Владимирович. — Вот приедешь, и я тебе доложу, как там. Примерно так: товарищ генерал. Ваше задание выполнено!
— Да, ладно тебе шутить! — сказала Елена Петровна.
Тихонов остался один. Григорий его навещал не часто. Племянник разрывался. Ему не хотелось иметь нареканий на работе, к тому же парня тянуло к Светлане. После того, когда Семен Владимирович понял смысл странного поведения племянника от его матери, он был рад, что Григорий оставил его бывшую невесту — Наташу в покое. Он уже не мучился сам и не мучил Тихонова. Все свободное время парень уделял девушке. Возможно, что он был в нее влюблен.
Светлана сдавала экзамены. Она, конечно, была слаба. Ей требовалось внимание. Ситуация была уже не той, когда поступал в университет Григорий. В вузе количество бюджетных мест было резко сокращено, чтобы поступить на бесплатное отделение, нужно было попотеть.
Тихонов, когда рядом была жена, особо не переживал — крепился. Но стоило Елене Петровне уехать, он упал духом. Снова в который раз его выручил баян. Однако, взяв в руки инструмент, Тихонов выдал себя. Едва полились первые звуки, как Светлана воскликнула:
— Ой, а я знаю эту мелодию! Ее любит моя мама, — Игорь Константинович прислушался:
— Да это же Семен Владимирович! — Былинкин сразу же определил, что друг играет не от радости. Настроение Тихонова всегда можно было почувствовать. Это не зависело от того, какую он исполнял музыку. Если ему было горько, любая мелодия, даже написанная в мажоре, звучала грустно.
— Я сейчас, — сказал Игорь Константинович Светлане и выскочил за дверь, оставив дочь одну.
Семен Владимирович обрадовался другу. Он впустил его в квартиру и сразу же набросился с расспросами. Это несколько сбило пыл. Игорь Константинович не успел пожалеть друга, как ему хотелось: пришлось самому держать ответ и рассказать о том, как приняла Светлану — дочь Былинкина — Любовь Ивановна.
— Наверняка, болезненно! — спросил Семен Владимирович.
— Да нет. Нормально! — ответил Игорь Константинович. — Жена, на то она и жена, поняла меня и без эксцессов уехала снова отдыхать на дачу, оставив нас: меня и Светлану в покое. Сейчас она сдает экзамены. Пока успешно.
— Ты мне скажи — она все-таки твоя дочь или нет! Может ты, все это придумал? — спросил Тихонов.
— Да нет же, ни чего я не придумал. Мое сердце подсказывает — Светлана моя дочь. Да и не только сердце, что я не знаю… Ты то как? Снова что-то не ладится? — и Былинкин кивнул головой в сторону лежащего на кровати баяна.
— Да! — ответил Тихонов. — Меня уволили с завода. Не буду говорить как, тошно вспоминать. Вообще то это должно было случиться.
Теперь, не знаю, отчего больше я переживаю, то ли от оттого, что мне завтра не нужно идти на работу, то ли от того, что мне один мой знакомый предложил место. Это, конечно, лучше, чем ничего, но я ведь уже Анатолия Ивановича послушался, бросил НИИ, ушел, а что получилось? — Тихонов замолчал, а затем не выдержал и выкрикнул, — Остался вот ни с чем. Вдруг, и здесь все будет также, — сказал он упавшим голосом. — Возможно, мне не нужно было уходить из института.
— А что там, в институте? — толкнул в плечо Былинкин друга. — Съезди, посмотри на тех, кто там остался! Расспроси их! Что они, думаешь довольны своей судьбой? Ты правильно сделал, что ушел! — Игорь Константинович неспешно прошелся по комнате и дополнил, — хуже тебе ведь не было. Ты даже одно время воспрянул духом. Твои переживания временны. Это случайность. Не получилось. Ну и что? Сейчас у тебя все будет нормально, не переживай. Пусть не у Шестерева, в другом месте, без работы ты не останешься. Найдешь! Так что не думай, давай иди, устраивайся! — подбодрил он Тихонова.
— И пойду! — ответил Семен Владимирович. — Только прежде мне необходимо основательно подготовится. Ведь меня Шестерев, мой знакомый представит на суд большого коллектива. Я должен буду рассказать о себе. «У меня, — сказал он, — все делается коллегиально. Любой из присутствующих может высказаться. А затем: я выношу решение. Как правило, оно часто является решением большинства».
— Ну и правильно, — поддержал не видимого Шестерева Былинкин, — не кисни, так сейчас все делают. Это же фирма. Все у тебя пройдет без проблем, — Игорь Константинович похлопал Семена Владимировича по плечу. — Примут. Твой знакомый иначе бы не стал тебя