Трехмесячная борьба, по крайней мере с немецкой стороны, велась тактикой «стенобитного тарана». Чем ближе немцы подходили к городу, тем меньше у них оставалось пространства для тактического маневра – рычага для ослабления сопротивления. Одновременно сужение фронта облегчало защитникам города задачу сосредоточения резервов в любой опасной точке обороняемого района. Чем дальше немцы проникали в густо застроенный город, тем медленнее становилось продвижение вперед. На завершающем этапе осады ширина фронта достигла полмили, считая от западного берега Волги, и к тому времени их удары уже изрядно ослабели из-за больших потерь. Каждый шаг вперед стоил дороже и приносил все более скудный результат.

Трудности уличной борьбы, с которыми столкнулись в Сталинграде немцы, усиленные упорным сопротивлением русских, пожалуй, были даже более тяжелыми, чем те, что испытывали защитники города. Русским больше всего мешало то, что снабжение города и доставка подкреплений осуществлялись паромами и баржами, которым приходилось многократно пересекать реку под обстрелом. Это снижало возможности русских. В результате им, вне всякого сомнения, приходилось нелегко. Давление на них было тем более велико, поскольку верховное командование, произведя точные стратегические расчеты, укрепляло силы защитников не слишком щедро, предпочитая, в предвидении контрнаступления, сконцентрировать подавляющее большинство резервов на флангах. На последнем этапе осады только в двух случаях в Сталинград были направлены дивизии из числа тех, что собирались для участия в контрнаступлении. Тем не менее защитники города не отступили.

История обороны Сталинграда получила широкое освещение в русской печати. С немецкой стороны свидетельств было немного, потому что большинство командиров вместе со своими войсками оказались в плену у русских. Немногие уцелевшие рассказывали, что сражение было долгим и скучным – русские защищали каждый квартал, каждый дом, а силы наступавших день ото дня уменьшались. Причем надежды немцев растаяли как дым задолго до того, как инициатива окончательно перешла в руки их противников. Но они были вынуждены атаковать снова и снова, подчиняясь истерическим приказам фюрера.

Было бы небезынтересно ответить на вопрос, каким же все-таки образом наступление на Сталинград обернулось ловушкой для участвовавших в нем армий. Что касается развала флангов, его можно было предвидеть задолго до того, как это случилось в действительности. Блюментрит по этому поводу сказал: «Опасность для наших растянутых флангов увеличивалась постепенно, но она стала очевидной достаточно рано, чтобы ее осознал любой военачальник, имеющий глаза и мозги. В течение августа русские накапливали силы на другой стороне Дона – к юго– востоку от Воронежа. Произведенные ими короткие и дерзкие вылазки явно были направлены на выявление слабых мест в линии немецкой обороны вдоль Дона. Эти пробные атаки позволили выяснить, что 2-я венгерская армия занимает оборону в секторе к югу от Воронежа, а за ней расположена 8-я итальянская армия. Риск еще более увеличился в октябре, когда позиции на крайнем юго-восточном участке обороны – у излучины Дона к западу от Сталинграда – заняли румыны. В общем, этот «союзнический» фронт был лишь слегка укреплен немецкими частями.

Получив информацию, что русские атаковали итальянский сектор, в результате чего образовалась большая брешь, Гальдер отправил туда меня. Разобравшись в ситуации, я выяснил, что атака была проведена силами всего лишь одного русского батальона, который обратил в бегство целую итальянскую дивизию. Я немедленно принял меры по ликвидации последствий прорыва, закрыв проход альпийской дивизией и частью 6-й немецкой дивизии.

Проведя в итальянском секторе десять дней, я вернулся и подал письменный рапорт, где указал, что такой длинный оборонительный рубеж на фланге создать вряд ли удастся. Железнодорожные станции расположены в 200 километрах за линией фронта, а значит, доставить большое количество леса, необходимое для строительства оборонительных сооружений, будет почти невозможно.

Ознакомившись с рапортом, генерал Гальдер потребовал, чтобы наше наступление было остановлено. В качестве оснований приводилось значительное сопротивление противника и возрастающая опасность для сильно растянутого фланга. Но Гитлер ничего не желал слушать. В сентябре отношения между Гитлером и Гальдером заметно ухудшились, все чаще вспыхивали споры. Те, кому довелось видеть, как фюрер обсуждает свои планы с Гальдером, получили незабываемое впечатление. Фюрер обычно водил руками по карте, сопровождая свои телодвижениями короткими командами: «Пробиться туда, прорваться сюда…» Его идеи отличались неопределенностью и выдвигались без учета местных условий и трудностей. Не приходилось сомневаться, что он бы с радостью избавился от Генерального штаба в полном составе – фюрер не мог не понимать, что там у него мало сторонников.

В конце концов генерал Гальдер заявил, что отказывается брать на себя ответственность за продолжение наступления в условиях приближающейся зимы. В конце сентября он был смещен со своего поста и заменен генералом Цейтцлером, в то время бывшим начальником штаба у Рундштедта на западе. А меня отправили на запад на место Цейтцлера.

Впервые получив столь высокий пост, прибывший на место Цейтцлер поначалу не волновал Гитлера постоянными возражениями, как это делал его предшественник. А поскольку теперь Гитлера никто не останавливал (кроме русских, конечно), наши армии увязли еще глубже. Очень скоро Цейтцлер разобрался в происходящем и утратил владевшие им в самом начале иллюзии. Он тоже стал спорить с фюрером, доказывая, что невозможно и в корне неправильно держать наши армии под Сталинградом всю зиму. Когда ход событий подтвердил правоту Цейтцлера, Гитлер изменил отношение к своему протеже. Он не уволил Цейтцлера, но держал его на расстоянии».

Подводя итоги, Блюментрит сказал: «На этот раз не существовало риска превращения отступления в паническое бегство, потому что наши войска уже имели опыт ведения войны в зимних условиях и избавились от страха перед неведомым, владевшим ими годом ранее. Но они не были достаточно сильны, чтобы удержаться на занятых позициях, в то время как силы русских день ото дня возрастали. Но Гитлер не отступил. Его пресловутый «инстинкт» не подвел его в 1941 году, поэтому фюрер ни минуты не сомневался, что окажется правым и сейчас. Он настоял на своем – «не отступать». И когда русские начали свое зимнее контрнаступление, наши армии под Сталинградом оказались в окружении и были вынуждены сдаться. Мы были уже слишком слабы, чтобы пережить еще и эту потерю. Отныне чаша весов склонилась не в нашу сторону».

Многим генералам я задавал один и тот же вопрос: «Как вы думаете, могла ли Германия избежать поражения после Сталинграда?» Рундштедт сказал: «Думаю, что да, если бы полевым командирам было позволено выводить войска тогда, когда это было целесообразным. Вместо этого их вынуждали держаться до последнего, после чего катастрофа обычно оказывалась неминуемой». Сам Рундштедт начиная с 1941 года не был на Восточном фронте, поэтому имел возможность смотреть на вещи со стороны и быть более объективным. А тот факт, что он никогда не испытывал оптимизма по поводу перспектив русской кампании, в сочетании с обширным опытом командования на обоих фронтах, делает его мнение особенно ценным. Ставя этот же вопрос перед генералами, командовавшими только на востоке, я обнаружил, что они высказываются куда более определенно. Все считали, что наступление русских можно было ослабить грамотной организацией подвижной обороны – конечно, если бы им позволили это сделать. Некоторые из них приводили воистину удивительные примеры.