больше чувств, чем у поэта, но он выразит их лучше.

Разница между оптимистом и пессимистом: оптимист говорит: «2×2 = 5» — и радуется; пессимист говорит: «2×2 = 4» — и беспокоится.

Стихи должны обладать инфекционным свойством — заражать читателей.

Слушая стихи о Кремле, мы настораживаемся, потому что плохих и средних стихов о Кремле больше, чем зубцов на его башнях.

Ритм в стихотворении не размер, а темперамент строки.

Обращайте внимание на температуру стиха. Пусть будет хотя бы 37 градусов. Только 40 градусов не надо. Получится бред.

Написав стихотворение, подумайте, с чего начать его.

Прелесть таланта в том, что он делает то, чего я не могу.

В ваших стихах издержки производства. Так и должно быть. Если станок не работает, нет и стружек. Работайте!

У молодежи всегда прет: «Смотрите, какой я интересный». А должно быть: «Какая жизнь интересная!»

Хорошо сшитый костюм — значит, не видно, как сшит. Вот как мой костюм. Поэт «шьет» не вообще на людей, а на хорошего человека.

Обычно говорят, что стихи нужно писать. Нет, их нужно лепить.

Инженер построил хороший мост. Он может построить еще тысячу таких же мостов. Но в поэзии это не так: в поэзии каждый мост — другой.

Без ассоциаций нет творчества.

Больше всего боятся смерти отсталые люди. Гениальные же пишут: «Брожу ли я вдоль улиц шумных».

Вы адресуете стихи одному человеку, а нужно — всему человечеству.

Я не занимаюсь преподаванием. Я высмеиваю недостатки. В разборе стихов только смехом можно выбивать недостатки.

Комбайн — современная машина, но он показан у вас как цветок. Можно, конечно, написать: «Вот ползет агрегатик, цветут васильки».

Комбайн — это серьезный товарищ. О нем нельзя писать идиллию.

Вы можете написать о цветке, и это будет революция, несмотря на внешнее спокойствие стиха…

Нужна поэтическая экономия. «Евгений Онегин», на мой взгляд, короче самого хорошего стихотворения любого из ныне живущих поэтов.

Не давайте в стихах таблицы умножения человеческих отношений.

Вы переговариваете, а надо недоговаривать.

Допустим, что я бурильщик. Дошел до нефти. Зачем я буду бурить дальше уже ненужный пласт? А вы это делаете…

Наша беда в том, что чужие недостатки мы считаем своими достоинствами.

Вы хотите удивить меня чужой биографией, а не богатством своей души.

Ваши стихи рассчитаны на чувствительность, а не на чувство. Они сентиментальны, примитивны. Вы не сумели подать тему, пытаетесь разжалобить читателя самими фактами, а не глубиной образа.

«Разлилась душа, как Волга» — банально, штампованно, как трамвайный билет.

Банальность — это дутая гиря, с которой клоун выступает в цирке.

«Сердце мое — вулкан» — не надо. Это гипербола для командированных.

Вы копаете лопаточкой по поверхности. Нужна глубокая вспашка лопатой, пусть даже не квадратно-гнездовым способом.

Керосин вырабатывают из нефти, а вы вместо этого покупаете его в лавке.

После вашего стихотворения я чувствую себя так, словно бесплатно прокатился в такси.

У одного художника спросили: «Почему на вашей картине только машины?» — «Машина, — ответил он, — заменяет тысячу человек». Можем мы согласиться с ним? Нет!

В ваших стихах только крылья самолета, вещмешки, запчасти, и… нет человека.

Беру одну строфу из вашего стихотворения:

Тогда хочу я криком стать,

 Себя призывом распластать,

Все чувства слить в одну строку:

О люди, будьте начеку!

Смысл получается угрожающий: «Будьте, люди, начеку, или я стану криком».

«И взглянет внук его глазами…» Что-то не совсем ясно. Чей он внук — мой или его? Видимо, бабушка в молодости согрешила.

Слова у вас как отдельные существа: висят впереди мысли, они затемняют мысль.

Надо, чтобы в стихотворении была атмосфера сегодняшнего дня и сегодняшних людей.

Вы пользуетесь фольклором, но не осмыслили его. Нельзя просто повторять фольклор. Фольклор — это кладовая, из которой нужно брать для сегодняшнего дня.

Ваше стихотворение похоже на старинный пятак — такое большое, а ничего нельзя на него купить.

Выкиньте из стихотворения «сплин». У нас ни в одном магазине не продают этого товара.

«Нельзя стрелять сразу из трех ружей. Надо стрелять в одну мишень

(о чересчур длинном стихотворении)».

«Пленительный, нежный шепот любви» — такое впечатление, будто вам двести пятьдесят лет. В бабушкином платье собираетесь на молодежный фестиваль. И по мысли здесь нет стихотворения. Чем я обогатился? Абсолютно древним лексиконом и еще одной историей о том, как он насладился ею и дал деру. Вы говорите, что этот лексикон — традиция восточной поэзии… Мой отец болел туберкулезом, и я болел. Это не традиция.

Ваши стихи о любви — это асфальтированное шоссе с однообразным пейзажем. Туристское отношение к любви.

«Песня моя подойдет к губам твоего сердца» — плохо. А что будет, если песня подойдет к затылку сердца?!

Вы пишете: «Зефир твоей любви». В прошлых веках зефир был воздухом, а в наш век стал кондитерским изделием.

«Улыбка раздвигает губы». Это все равно что сказать: «Мои веки смыкают яблоко глаза».

У вас неопытность поэтическая и жизненная. Поставьте себе сверхзадачу: вот я сел за стол, и вот какое богатство я предложу читателям. Вам сколько лет? Восемнадцать? Не отчаивайтесь, вам жить еще шестьдесят два года.

«Баллада о промахе» — заголовок плохой. Такой же, как если бы вы придумали «Балладу о снижении цен». Баллада — это непрерывное действие. Если есть такая строчка: «Обрывки обоев качает сквозняк», — то баллады уже нет.

У вас балладность мешает, теснит чувство, словно у стиха тесный воротник. Вода в термосе теплая, но сквозь термосную оболочку вашего стиха я не чувствую тепла.

Мне кажется, что вы использовали порочный размер. Важно, в какую одежду вы оденете стихотворение. Если я к вам приду на семинар не в костюме, а в шотландской юбочке, вы удивитесь?!

В стихах нужна живая плоть. Может быть, вы живете на чердаке, где есть запыленный Надсон или Бальмонт?

У меня от ваших стихов такое впечатление, словно я иду в театр не с женщиной, а лишь с ее платьем или ем нарисованную колбасу. Вы увлекаетесь дактилическими рифмами. Этими рифмами вы не удивили не только меня, старика, но и моих молодых слушателей… «Господи, господи — тоже не пес, поди», —