а не прямым попаданием. Метаксе еще неопытный, хотя и, безусловно, способный человек.

Если идти только от потребительского значения литературы, тогда нам нельзя было бы издавать Достоевского, — начали бы подражать Раскольникову, и в Советском Союзе не осталось бы ни одной живой старухи.

Значит, Метаксе нужно научиться всесторонне освещать жизнь, а не одним прямым светом…

«Я тебя люблю», — говорят тысячи лет. Но это не значит, что нужно перестать любить или перестать говорить это. Но это нужно сказать так, чтобы было видно, что ты поэт. Это я и говорю как напутствие молодой поэтессе Армении.

Товарищ Р-ский диплом защитит. Но у него есть много опасностей. Когда поэт что-то говорит, то люди узнают новое, биографию того или иного человека или еще что-нибудь.

Р-ский сразу хочет получить результаты. Он не понимает, что они приходят, когда человек много переживет, много поработает. Р-ский увлекается красивостью…

У меня дома двести книг молодых писателей. И многих из них я не читаю. Не хочу, чтобы так случилось и со стихами Р-ского. Хочу, чтобы он был не тем человеком, который может состряпать книжку, а тем, который может стать властителем дум. Для этого нужно много перемучиться, а он не любит мучиться…

Мне один переводчик как-то сказал: «Искусство — это умение ходить по лезвиям». Некоторые же не любят ран, а любят ордена.

Советую вам, Р-ский, стремиться к тому, чтобы мир входил в вас, а не вы — в мир…

Вы владеете текстом, но не владеете подтекстом. Когда мы читаем: «И звезда с звездою говорит», — вы думаете, что идет собрание звезд?

У вас сказано: «Где зелень оттеняет мрамор», — это же рядом лежит. Если бы я писал каждый день такие стихи, то легко зарабатывал бы большие деньги.

Есть у Р-ского действительно хорошие вещи… Надо работать для людей, а не для себя. Я хочу, чтобы Р-ский огорчился сегодня, — это для него самое лучшее лекарство и для меня тоже. Результат достигается очень трудным путем, а не асфальтированной дорогой.

При полной моей благожелательности к вам, Р-ский, мне кажется, что вы недостаточно серьезно относитесь к своей работе. Мучительная дорога вам незнакома. Сельвинский вас перехвалил, я переругал. Думаю, что вы найдете середину.

Вы, Р-ский, написали хорошее стихотворение, но неизвестно, напишете ли вы такое же завтра. Надо, чтобы все были Лермонтовыми. Если мы будем исходить из этого, тогда у нас будет поэзия.

ВСТРЕЧА С ДРУГОМ

Печать времени — самая неизгладимая печать. Ее никак нельзя ни заменить, ни стереть. Исходя из этой аксиомы, я внимательно всматривался в Ручьева: намного ли он постарел с тех пор, как я в последний раз читал его стихи? Нет, не постарел. Внешне он несколько изменился (да и то, мне кажется, к лучшему), а как поэт — несомненно помолодел. Это всегда бывает с поэтами, когда они начинают писать совсем хорошо. Двадцатипятилетний Лермонтов, нам кажется, куда моложе, чем двенадцатилетний.

Чем Борис Ручьев так обрадовал меня и моих товарищей по ремеслу? Он в полной мере раскрыл себя, и мы яснее ясного увидели, что перед нами очень богатый чувствами поэт, умеющий отделять зерно от плевел, умеющий простыми средствами создавать непростые вещи. А это самое трудное в поэзии.

В противоположность некоторым другим поэтам он не страдает убожеством мысли. Он не пишет: «Если понадобится, я отдам за тебя свою жизнь», «площадь знамена полощет», «по-над Волгой тучи мчатся», «в бездонных глазах любимой» и т. д. В таких случаях и думать не надо. Зашел в магазин, купил несколько рифмочек и пару размерчиков, и вот тебе готово стихотворение.

Борис Ручьев не принадлежит к этому племени легко пишущих, или, вернее, легко переписывающих поэтов. Пока его мысль не станет своей, ручьевской, он ее не переплавит в слове. Вот как он, например, пишет о Родине в одном своем великолепном стихотворении:

Она приучит к радостям и бедам,

сама одежды выдаст по плечу,

она прикажет —

я живу медведем,

она велит —

я соколом взлечу.

Я выдам читателю сразу всю порцию цитат, чтобы к ним больше не возвращаться. Большой писатель как-то сказал, что сначала поэт пишет просто и плохо, затем сложно и тоже плохо, а побеждает тогда, когда пишет просто и хорошо. Борис Ручьев подошел к третьей, заключительной стадии. Вот его рассказ о том, как он впервые попал в забой:

Как же ты такие годы прожил,

столько гор и речек пересек,

на героев вовсе непохожий,

очень невеликий человек?

И тогда я в первый раз — не скрою —

не ученый тяжкому труду,

думал я, что где-нибудь в забое

от разрыва сердца упаду.

И еще одна цитата из другого стихотворения:

Будто между нами нет прохожим места,

волосы седеют, а любовь жива.

Будто ждешь, как девка, любишь, как невеста,

терпишь, как солдатка, плачешь, как вдова…

Правда, это хорошее стихотворение испорчено банальным и сентиментальным началом (да и размер кажется несколько убаюкивающим):

У завода город, а меж нами речка,

а над речкой домик с рубленым крыльцом…

Если затоскуешь, выйдешь на крылечко…

Не понимаю, как это такой зрелый и талантливый поэт, как Борис Ручьев, мог так начать стихотворение. Это все равно что поднести любимой букет своей бабушки.

Но все это легко исправимо — у Ручьева достоинств куда больше, чем недостатков. Его стихи не залеживаются на полках. Они приносят радость читателю и самому автору.

1959

Е. Долматовский.

КОРОТКИЕ МЫСЛИ

Я отлично понимаю всю опасность такого названия статьи. Это вкуснейший хлеб для пародистов. Так легко играть на понятиях «длинный» и «короткий». И тем не менее я иду на риск. Дело в том, что мои разрозненные и потому короткие мысли могут помочь талантливому человеку создать из наших литературных задач стройную систему.

Первая скорость. Это самая сильная скорость. Она двигает машину с места. В нашем деле первая скорость может стать последней. Я не Бернард Шоу и не стараюсь говорить парадоксами. Постараюсь это доказать.

Из всех написанных мною стихотворений самое ненавистное мне — это «Гренада». Такое впечатление у многих, что после нее я ничего не написал.