Факт подписания перемирия сохранялся в большом секрете. Появилась мысль обнародовать его непосредственно перед высадкой союзнических войск в Салерно с тем, чтобы правительство Бадольо одновременно приказало вооруженным силам и народу Италии прекратить сопротивление.

Планировалось, что воздушно-десантные войска должны в ночь на 8 сентября захватить летные поля вблизи Рима, в то же самое время, когда союзническая экспедиция ступит на побережье Салерно. Но Бадольо (через генерала Максвелла Тэйлора, тайно прибывшего в Рим, чтобы сделать необходимые приготовления) настаивал на отмене воздушно-десантной операции, поскольку это бы для всех завершилось катастрофой. В последний момент операция была отменена, и это было разумно. Итальянцы не могли, даже если бы их заставили и они понесли тяжелые потери, защищать и поддерживать воздушно-десантные войска в борьбе против умелых и хорошо оснащенных немецких дивизий, двигавшихся к Риму. Таким образом, отпадала перспектива захвата столицы с помощью одного дерзкого, молниеносного удара. Союзнические армии готовились к долгой, изнурительной борьбе за Священный город.

Бадольо действовал нерешительно. За день до того, как союзническая экспедиция стартовала в Салерно, он попытался аннулировать согласованный договор о перемирии. Он не надеялся, что высадка произойдет раньше 12 сентября, и отправил сообщение Эйзенхауэру, в котором говорилось, что „в связи с изменением ситуации, возникшей благодаря расположению немецких сил в окрестностях Рима, отпадает возможность немедленного перемирия, которое может спровоцировать оккупацию столицы и захват правительства немцами“. Как стало известно, военные и гражданские члены правительства Бадольо разделились на тех, кто хотел смело сражаться на стороне союзников и победить ради лучшего будущего Италии и спасения Савойской династии, и тех, кто действовал осмотрительно. опасаясь немцев, и с недоверием относился к обещаниям союзников. В этот момент сам король отказался взять инициативу на себя или назначить правопреемника.

Получив эти известия из штаба Эйзенхауэра в Алжире, Рузвельт и Черчилль тут же решили, что объявление о перемирии следует сделать, как и планировалось, независимо от действий итальянского правительства. Эйзенхауэр придерживался такого же мнения. Он спешно отправил гневный ответ Бадольо, в котором говорилось, что он собирается сообщить по радио новости о заключении перемирия в ночь на 8 сентября, и если итальянское правительство не поступит аналогичным образом, то он разоблачит их перед всем миром, аннулирует мирное соглашение и распустит правительство Бадольо.

Вечером Эйзенхауэр выступил по радио. Он заявил, что, действуя в интересах Объединенных Наций, подписал мирный договор с маршалом Бадольо и что „итальянское правительство безоговорочно сдало свои вооруженные силы“. После этого Бадольо сдался. Примерно через три часа он последовал примеру Эйзенхауэра и сообщил о мирном договоре, а далее сказал: „в связи с этим итальянские вооруженные силы повсеместно прекращают противодействие англо-американским вооруженным силам“.

Конвои союзников подтянулись к побережью Салерно. Той же ночью немецкие войска начали стягиваться вокруг Рима. В соответствии с обещанием итальянские воздушные соединения покинули порты Генуя, Специя и залив Таранто. На следующее утро королевская семья, Бадольо и руководители правительства вылетели в порт на Адриатике, оттуда в Бриндизи, где временно расположилось правительство.

Подписанный документ предоставлял Объединенным Нациям право осуществлять абсолютный контроль над Италией и отдавать любые приказы итальянскому правительству. Кроме того, это была „обусловленная“ капитуляция. Рузвельт, Черчилль и Эйзенхауэр обещали народу Италии, что будут обращаться с ним гуманно, оставляя возможность в будущем сформировать собственное правительство и занять достойное место в мире. Помимо этого, они обещали воздать должное за оказанную итальянцами помощь в войне против немцев.

Извилистый путь, который предшествовал созданию условий перемирия, задержка и замешательство перед исполнением послужили поводом для советского правительства решить, что от России что-то скрывалось, и это несмотря на реальные усилия держать советского партнера в курсе всех дел. Следует ознакомиться и с этой стороной медали, чтобы по достоинству оценить действие договора о капитуляции Италии на отношения с Советским Союзом.

Снова советская сторона; лето 1943 года

Контакты с Москвой не ограничивались только обсуждением условий капитуляции Италии; помимо этого рассматривалось множество других вопросов. Итак, я расскажу об одной фазе резких колебаний в ходе сотрудничества со Сталиным в период с июля по сентябрь.

Этот период выбран прежде всего потому, что отсрочка вторжения через Канал вызвала недовольство Сталина и послания приобрели весьма язвительный тон. В течение июля произошли резкие изменения. Идея о возможной встрече с Рузвельтом наедине повисла в воздухе. События в самой Италии и необходимость утверждения дальнейших планов ведения войны явились причиной возобновления переписки с сердитым главой Советского государства.

В советской прессе уделялось мало внимания кампании на Сицилии. Независимо от блестящих успехов проводимых операций, во всех сообщениях, как и в сообщении ТАСС от 23 июля, обычно ограничивались простым упоминанием события, поскольку это не было „…вторым фронтом, необходимым для быстрого уничтожения гитлеризма“. Однако 25 июля вся советская пресса злорадствовала по поводу низвержения Муссолини. Сталин безмолствовал. Возможно, его молчание не было преднамеренным. В течение всего июля он был на фронте, руководил обороной против массированных немецких атак и оставался там до тех пор, пока не было остановлено немецкое наступление; в начале августа русские снова захватили Орел и Белгород.

После переговоров с Иденом о событиях в Италии посол Винант 26 июля сообщил президенту и Хэллу, что Идеи особо подчеркнул тот факт, что Россия должна принять участие в консультациях относительно того, как быть с правительством Бадольо, и по вопросам условий капитуляции. Сам Винант, комментируя это сообщение, заметил: „Когда изменится ход событий и русские армии начнут наступление, нам, возможно, очень захочется оказать влияние на условия капитуляции и оккупацию союзнической и вражеской территорий“. Кроме того, посол в Москве Стэндли предупредил о беседе ведущего политического обозревателя Ильи Эренбурга с американскими корреспондентами, в которой этот общественный деятель упрекнул президента за отказ выступить по радио с критикой Бадольо и короля. Эренбург ехидно поинтересовался, собираются ли американцы и дальше иметь дело с фашистами и не будут ли они общаться с Герингом и ему подобными в Германии.

В это самое время Министерство иностранных дел Советского Союза сообщило Стэндли, что посол Майский не будет возвращаться в Лондон, а останется в Москве в качестве одного из помощников комиссара по иностранным делам. Наиболее информированные наблюдатели восприняли перевод этого человека, известного своим дружеским отношением к Западу, как сигнал к тому, что Москва хочет продемонстрировать жесткую позицию. Более оптимистично настроенные решили, будто это означает, что советское правительство встревожено разногласиями с Западом и хочет, чтобы Майский направлял ход будущих переговоров. Стэндли относился к тем, кто был склонен относить перемещение Майского за счет второй причины.