– Отписка, – Эбнер промокнул рот.

– Почему отписка? – он вмешался, вспомнив тетю Гисю: приезжает сюда, где всю ее семью расстреляли, – и представить невозможно.

Эбнер усмехнулся и подозвал официанта. Тот подошел и замер в почтительной позе – с белой салфеткой на согнутом локте.

– Имя вашего шеф-повара?

– Таненбаум. Абрам Таненбаум. – Официант заметно напрягся.

– Я могу с ним поговорить?

– Сожалею, но… шеф-повар никогда не покидает кухню. Условия контракта.

– Почему? – глаза держали парня на прицеле.

– Не могу знать, но… у нас разные гости, – официант скосил взгляд на бритые затылки их соседей. – Хозяева боятся провокаций. Но если… какие-то проблемы, я передам, хозяева примут меры…

– Передайте еврею наши комплименты.

– Так точно, – вытянувшись по стойке смирно, официант прищелкнул каблуками.

Больше не обращая на него внимания, Эбнер продолжил:

– Мой отец говорит, в СССР есть хорошие рестораны. За рус-марки, – снова промокнул рот.

– Нет, – прежде чем глотнуть вина, он тоже промокнул. – Это преувеличение, – хотел рассказать про «Метрополь», куда впускают любого, с улицы, но решил не вдаваться. На всякий случай перевел разговор. – Он что, в СССР бывает?

– «Беркут» – его проект, – объяснив коротко, Эбнер повернулся к Колману, который тихонечко дергал его за рукав. – Ну?

Тот что-то сказал – он уловил просительную интонацию.

Эбнер скривился неодобрительно, но все-таки кивнул официанту.

– Боржоми без газа. И, – бросив насмешливый взгляд на Колмана, – нусбройт.

– Ну да, я знаю, твой отец инженер.

Официант принес маленькую пластиковую бутылку и пухлую лепешку на блюде, которое поставил посредине стола.

– Инженер? – Эбнер переспросил рассеянно, глядя на Колмана, который, по-детски улыбаясь, обламывал мягкие горбушки. – А-а. Нет. Там его деньги.

– Как это – его? Я читал, проект государственный.

– Одно другого не исключает, – Ганс протянул руку к лепешке. Он хотел последовать примеру, но официант уже нес горячее. Впрочем, как выяснилось, не им, а бритым парням.

– Но это же… дорого…

– Дорого, – Эбнер подтвердил. – Но не дороже денег. Ваши тоже вложились.

– Какие наши? – Над тарелками бритых парней вился ароматный пар – смесь чеснока, корицы и чего-то неизвестного. Наверняка ужасно вкусно. Жаль, если он заказал что-то другое.

– Начальство. У вас ведь так называется? Не деньгами – откуда у них, – Эбнер хмыкнул. – Рабочей силой. В СССР дешевая. По нашим меркам – бросовая.

Он хотел возразить: никакая не бросовая, но заметил картинку, висевшую на стене. Как раз над сложенными в дорогу вещами.

– А там… что?

– Это к дизайнерам, – Эбнер повел бровью в сторону Колмана, доедавшего лепешку. – Еще не лопнул? Вот и отвлекись, объясни.

Колман вскочил и, дожевывая по-кроличьи, поманил его пальцем. Он уже жалел, что спросил.

Вместо того чтобы сидеть, обсуждая серьезные вопросы: деньги, рабочая сила, межгосударственное сотрудничество… «Сам виноват, теперь неловко», – встал и отодвинул стул. Проходя мимо бритых, уловил обрывок разговора:

– Не, лимон в том году. Гауляйтер у них сменился. Этот ваще борзеет. Лучше сразу к федералам.

– Ага, сразу! У тя чо, ходы?

– Ходы не ходы, а тоже кушают…

«Федералы, лимон… – новая абракадабра, составленная из уже знакомых слов, снова не поддавалась переводу. – Плохо дело, – попенял себе. – Так не годится. Нем-русский придется подтянуть…»

Вблизи оказалось: не картинка. Фотография какого-то многочисленного семейства. Первый ряд занимали старики и дети – за исключением самого младшего, младенца, которого старуха держала на коленях, сидели на стульях с высокими спинками. Среднее поколение – дети стариков со своими мужьями и женами – стояли позади.

– Беккера концепция. Мы в Штиглице вместе учились. У вас ить Мухинка, да?

Выяснилось, что однокурсник Колмана бывал в Ленинграде, встречался с коллегами-дизайнерами.

– Ваще, грит, отстой. Прошлый век. Ни одной новой идеи. Гонят советскую дешевку.

«Дешевку… – стало обидно за советских дизайнеров. – У самих-то что?»

– Я, конечно, не дизайнер, но, честно, что тут такого современного? И фотография старая, – он смотрел на женщину за спиной старика. Она смутно кого-то напоминала.

– Как – што! – Колман возмутился. – Всё. Беккеру чо советовали? Заказать, изготовить. Эта, на киностудии. А Беккер – нет. Уперся: тока аутентичные позиции.

Он наконец понял, на кого похожа женщина с фотографии: на тетю Гисю, но не теперешнюю, а лет двадцать назад.

– Чо, думашь, легко? Не знаю, как в совке, а наша бюрократи… Пропуск на въезд в особый район – айн! Разрешение на осмотр складов – цвай! Беккер грит, чо не сожгли, сгнило. Не всё. Почти. И вещи, и документы. Даже фотки – и те переснимать пришлось. А все одно – не фальшаки, – Колман хихикнул. – Не то што у вас в совке.

– У нас?! У нас всё настоящее. Рембрандт, Тициан, Леонардо.

– Да кому они сдались – старье! Ни концепции, ни стиля… А главно, хлоркой провоняло…

– Хлоркой? В Эрмитаже?!

– Не. Там, на северах. Куда их… Ну, эта… поездами. Короче, выбрал – а-апять подляна: справка-разрешение на вывоз.

– Так это… всё… – боясь поверить своему ужасу, он смотрел на размытый чемодан.

– Ну, – Колман подтвердил с гордостью: – настоящие жидовские вещи. Хороша идейка? Дарю. А чо, найди грамотного дизайнера. Бабок срубите. У вас ить тоже полно. Ссылки и все такое. Вывеска, – Колман сосредоточился: – «Го-ло-до-мор». И шеф-повару никаких заморочек. Хыть говна в тарелку наложи. Концепция, мля. Хошь не хошь – жри.

– У нас… такое… нет! Никому и в голову…

– Чо, не доперли ищо? Зензухт. Не боись, допрут. Ностальгия. – Колман смотрел колючими глазками злого избалованного подростка. – Вспо-омнишь, как я предлагал, а ты, мля, кобенился.

«Ностальгия – тоска по раю…Но здесь, у них…» – он попятился назад к столику.

Ганс скользнул равнодушным взглядом, будто не заметил ни его отсутствия, ни тем более возвращения.

«Встать, плюнуть им всем в рожи, – теперь он смотрел на Ганса как на неотъемлемую часть этого гнусного фарса, – пусть звонят, вызывают, выводят. Проклятые. Ни стыда ни совести…» – но мысль о полиции пригасила праведный пыл.

Не чувствуя вкуса, съел горячее.

Колман сделал поползновение выцыганить десерт, но Эбнер потребовал счет.

Еще каких-нибудь полчаса назад он пришел бы в ужас, но теперь равнодушно отметил трехзначную цифру против одной позиции – и полез в карман. Завтра он уедет назад, прочь из их поганого Питера (до чего же гнусная кличка!) – и больше ни ногой, сюда, где все продается и покупается, даже смерть невинных людей: собираясь в последнюю дорогу, складывали нехитрые пожитки в старые чемоданы, снимали со стен семейные фотографии…