А девчонка одна местная рассказала, что на горе есть могила святого Азиса, и если переночуешь там, то желание исполнится. Я такие вещи люблю: романтика, ночевка на горе, звезды, проводник. Пошли мы туда ночевать.

Полночи не спали, обсуждали, кто чего желает на самом деле. Как в фильме «Сталкер» ситуация, помните? На горе было очень страшно. Представьте: ногами мы в могилу улеглись. В полночь ясное небо со звездами исчезло, буря началась. Мы замерзли, всю ночь дрожали, как цуцики. Никакой романтики, только страх, и холод, и желание, ради которого приперся. Я все думал тогда, чем в жизни заняться, первое образование у меня юридическое, поэтому и Венечка туда хотел.

Не очень у меня складывалось с юриспруденцией, хотелось быть адвокатом, защищать несправедливо обиженных, но в нашей стране, вы же понимаете, всех справедливо обижают. Так что разочаровался я в этом деле, думал, что дальше делать. Чуть было не пошел богословие изучать, слава Богу, обилие монашек остановило. Они вроде женщины и симпатичные даже, но… монашки. Чего с ними делать – неясно. Я ведь еще не женат был и в поиске. Короче, испугался я монашек, сбежал, думал пойти второе высшее образование получить, но все никак решиться не мог. Психологом всегда хотел быть, читал Фрейда и Юнга запоем, но думал почему-то, что для поступления надо хорошо математикой владеть, а у меня с ней неважно.

Вот и размышлял я всю эту ночь, чем по жизни дальше заняться, в чем мое призвание, и желание загадал, что после той ночи все само собой понятно будет. Чудо произойдет. Вот оно и произошло…

Косулин запнулся. Они тем временем зашли в отделение, уселись в ординаторской, с мороза напились чаю. Психолог продолжал:

– Какое желание загадал Венечка, я точно не знаю, рассказывать не разрешалось, пока не сбудется. Но он всю ночь говорил про полеты, объяснял мне что-то про ветер, про то, что им можно управлять. Мне казалось все это таким несерьезным по сравнению с моими наполеоновскими взрослыми планами и проблемами. Какой ветер? Какие планеры?

Под утро Венечка сообщил, что все понял. Сказал, что со мной домой не вернется, останется до конца сезона, а потом поедет учиться летать. Думаю, дело еще и в девчонке было, той местной, что нас на гору привела. Нравилась она Венечке. Дура белобрысая и замечать его не хотела. Все со мной заигрывала.

Майя удивленно подняла глаза на Косулина. Злость свою он показывал редко.

– Саша, если не хотите, не рассказывайте…

– Да нет, нормально. Я уже могу спокойно рассказывать эту историю, годы психотерапии не пропали даром. Раньше не мог, сразу умирать начинал.

– В общем, на следующий день он разбился насмерть на планере. То ли ветер не рассчитал, то ли еще чего. Иногда мне кажется, что специально.

– Суицид?

– Он был серьезно расстроен из-за этой местной. Может, решил по дурости подростковой, что больше никого не полюбит. А может, просто – не повезло. Никогда уже не узнаю. Зато вопрос с психологией решился сразу. С нами там, на горе, у могилы что-то странное случилось. Захотелось понять, что именно, разобраться. Желания-то наши, видимо, исполнились.

Как я из Крыма этого чертова ехал с телом, всю жизнь помнить буду. Жара под сорок. И самое страшное, что, несмотря на весь ужас, который был потом с мамой (она ведь меня обвинила, что мы из Крыма вовремя не уехали)… самое страшное – я все время знал, что произошло реальное чудо, но сказать некому было. Кто бы мне поверил? Вот такая история. Похож Новиков на брата моего. Очень похож.

Вот так становятся клиническими психологами, Майя Витальевна, а психиатрами – как? – Он засмеялся. – Знаете шутку? Психологами становятся люди с психологическими проблемами, а психиатрами – с… психиатрическими.

– Спасибо, что рассказали. Не знала про брата. А в шутке есть, наверное, и доля правды.

Посидели, помолчали. Наконец Майя спросила:

– Еще чай попьем или к Косте сходим?

– Пойдемте уже.

Они вошли в отделение. Железная дверь за ними с лязгом грохнула. Косулин шел за Майей Витальевной, привычно держась чуть позади белого халата, как всегда ходил во время обходов. Они стремительно пересекли отделение. Майя Витальевна шла ни на кого не смотря, Косулин, наоборот, искал Морица, так поразившего его на Рождество, и остальных героев спектакля.

Они вошли в первую наблюдательную палату, куда Костю перевели после спектакля. Костя спал. Отяжелевшее, расслабленное ото сна тело глубоко вдавливалось в матрас. Он был плотно укутан в синее шерстяное одеяло с белой полосой. В палате было прохладно, большие окна пропускали холод, хоть их и тщательно заклеивали. Из-под одеяла виднелись только засаленная макушка и длинная сухая желтоватая ступня. Он был неподвижен. Казалось, в кровати лежит не живое и теплое человеческое тело, а безжизненная восковая кукла.

На соседней кровати, склонившись друг к другу, сидели Мориц и Мент. Мент внимательно слушал, Мориц что-то ему нашептывал. Иногда Мент пытался вставить слово, вскидывал руки, напряженно хмурясь, открывал рот, но Мориц успокоительно клал руку ему на предплечье, и Мент продолжал покорно внимать.

Как только психолог и доктор вошли, конфиденциальная беседа Морица и Мента прервалась. Майя Витальевна и Косулин встали над Костей. Никто не решался его разбудить. Они стояли и смотрели на неподвижный кокон. Косулин с ужасом и отвращением, Майя Витальевна с болью и яростью.

Немая сцена длилась недолго. Мориц вскочил с кровати, схватил Мента за плечо, как бы призывая его в свидетели, другую руку вытянул в сторону вновь пришедших и возопил:

– Господа! Сильные мира сего навестили нас! Я призываю в свидетели всех живых и неживых существ нашей обители, обретших тут абсолютный покой! Господа! Глядите – вот преступники, пришедшие взглянуть на дело рук своих! – Его длинный палец с остро заточенным ногтем маячил у самого носа Майи Витальевны.

Больные на соседних койках зашевелились, медленно пробуждаясь, кто-то заглянул в палату. Майя Витальевна опешила, Косулин с любопытством смотрел на Морица, отмечая краем глаза, что почти все больные проснулись, а около входа в палату собралось человек пять любопытных.

Мориц между тем продолжал, по ходу своего гневного монолога распаляясь все больше. В голосе его опять появились театральные интонации:

– Он же спас тебя, принцесса, как только может настоящий герой спасти свою возлюбленную. Он нарушил закон человеческой сущности, он рискнул своей жизнью! Он спас тебя, фиолетовая фея… – В голосе настойчиво пробивалась слеза.

– Что-то наша фея ни х…я не феячит, – пробурчал Мент.

Несколько больных глумливо заржали. Майя Витальевна покраснела.

– И чем же ты отплатила ему?! – грозно продолжал Мориц, надвигаясь на доктора. – Что ты сделала с нашим учителем? Ты решила убить его душу, выжечь ее своими… психотропными ядами. – Мориц перешел на шипящий громкий шепот.