Шепот-шорох взорвался в голове мириадами образов, терзая мозг, вырывая из горла крик боли и обещание. Она сделает все, чтобы Алеша остался с ней. Все-все…

…Отрезанная коса упала к ногам, рядом с плечевым ремнем Алеши. Руки почти не дрожали, когда сплетали волосы и ремень в аркан. А губы шептали незнакомое, непонятное, заставляющее туман испуганно вздрагивать, жаться к земле…

Ясно-синие глаза уже были мертвыми, когда аркан обвился вокруг Алешиной шеи, вспыхнул красным, обжигая Асины руки… Болотная вода тоже обжигала, убегала сквозь пальцы огненными ручейками…

– Ну же! – Шепот в голове стал требовательным: – Сделай это!

Ася поднесла сложенные ковшиком ладони к лицу, плеснула болотную воду себе в глаза…

Когда выжигающая душу боль унялась, привычный мир изменился, подернулся паутиной, пошел трещинами, выцвел. Четко и ясно Ася видела теперь только Алешу и туман.

– Людишки… – прошелестело за спиной. – Глупые…

Щупальца тумана обрели вдруг плоть, зазмеились навстречу голосам, выстрелам, собачьему лаю…

Ася видела, как в объятиях тумана умирают фашисты, слышала их испуганные вопли, чувствовала их агонию. Она теперь часть Морочи, она знает, каково это – чувствовать чужую смерть…

– Моих людей не трожь! – Слова потонули в какофонии звуков, но Морочь их услышала, потрепала невидимой рукой по остриженному затылку.

– Не трону… Подарок… от меня… – На плечо опустился ворон, впился острыми когтями в кожу, заклекотал приветственно. – Твои новые глаза…

* * *

Сознание возвращалось медленно, словно выпутывалось из липкой паутины. Алена тоже выпутывалась, продиралась сквозь туман, отбивалась от протянутых к ней полупрозрачных рук, стряхивала с волос мотыльков, шла на свет. Свет был робким, тускло-красным, но в ее сером мире даже он казался чудом.

В палате было темно не кромешной ночной темнотой, а какой-то искусственной, скупо подсвеченной догорающими в камине дровами. Камин… В ее палате не было камина. Стол был, стул был, больничная койка была…

Алена села и тут же схватилась за голову. И камин, и мягкий полумрак слились в одну сплошную мутную круговерть, к горлу подкатила волна тошноты. Она застонала, с закрытыми глазами упала обратно на кровать, пытаясь совладать с головокружением. Время шло, и круговерть, кажется, успокоилась, даже горько-колючий ком тошноты ухнул обратно в желудок. Осторожно, боясь повторения приступа, Алена открыла глаза.

Это не было больничной палатой. Комната, просторная, теплая, с остывающим камином и плотно занавешенными окнами. Продолжение кошмара? А пусть и так! Комната – это всяко лучше тумана с его убийственной серостью, хоть какое-то разнообразие.

Алена полежала еще немного с закрытыми глазами, а когда открыла их в следующий раз, комната с камином никуда не делась. В душе тут же проснулась робкая надежда, что все это на самом деле. Отделить реальное от вымышленного можно было одним-единственным способом. Алена сделала глубокий вдох, собираясь с силами, и медленно, придерживаясь сначала за подлокотник дивана, а потом за стены, встала на ноги.

Комната закружилась. Чтобы не упасть, Алена прижалась к стене спиной, постояла, пережидая, пока уляжется сердцебиение и тошнота, двинулась дальше.

Шторы на окне были плотными и почти не пропускали свет. Прежде чем их отдернуть, Алена зажмурилась. И правильно сделала, потому что там, за окном, был невыносимо яркий день, к которому так просто не привыкнуть.

Девушка стояла перед окном с крепко зажмуренными глазами и улыбалась. Это самая настоящая жизнь, и она впервые за долгое время могла чувствовать, слышать, обонять и осязать эту жизнь. Пусть чувства были еще слабыми, приглушенными головокружением и тошнотой, но они были реальными, куда реальнее той невыносимой серости, в которой она раньше не жила, а барахталась.

Не больница. Это точно не больничная палата. А раз так, значит, ее выпустили! Значит, тот санитар, Матвей, все-таки сдержал слово и сообщил Антону Карповичу. Антон Карпович – это глыба, а не человек, это такая силища, против которой Егору не устоять…

Мысли были путаными и растерянными, но уже от одного лишь факта, что она вообще способна думать, складывать слова в осмысленные предложения, Алене хотелось разрыдаться от счастья. Наверное, Антон Карпович отвез ее к себе на дачу. Скорее всего, он где-то поблизости, дожидается, когда она наконец придет в себя и с ней можно будет поговорить. С ней уже все нормально. Почти нормально. Нужно только привести себя в порядок перед встречей с шефом.

Все так же, по стеночке, Алена вышла из комнаты, в крошечном коридоре обнаружила ванную комнату. С ней точно все будет хорошо, а иначе чем объяснить тот факт, что она разобралась даже с тем, как включить бойлер?!

Вода была сначала горячей, стекала по Алениным волосам и плечам, звонко и весело билась о дно душевой кабинки, смывала больничный запах и сумасшествие. Один поворот вентиля – и вода стала ледяной, такой, что захватило дыхание и остановилось сердце. Всего на мгновение остановилось, а потом забилось громко и радостно, по-настоящему.

Алена вышла из душа совсем другим человеком, завернулась в махровый халат, промокнула волосы полотенцем и только тогда отважилась взглянуть на свое отражение…

Отражение было чужим, может быть, оттого, что все еще хранило следы ее недавнего безумия. Алене хотелось думать, что только поэтому, что все еще можно изменить и исправить. И эти тусклые, криво обрезанные волосы, и синие тени на скулах, и шальные огоньки в поблекших глазах.

– Поправимо, – сказала она шепотом своему несчастному отражению. – Все это поправимо. Ты только не бойся.

Отражение улыбнулось ей вымученной улыбкой и стало чуть больше похоже на нее прежнюю. Добрый знак…

От невеселых мыслей ее отвлек деликатный стук. Алена бросила еще один взгляд в зеркало и распахнула дверь.

– Привет! – Снаружи ее ждал не Антон Карпович, а санитар Матвей. Он стоял, прислонившись спиной к обитой вагонкой стене, и рассматривал Алену заинтересованно и, кажется, немного удивленно, точно после душа она могла измениться до неузнаваемости.

Он и сам изменился, если это вообще был он. Тот прежний Матвей, брюнет, носил очки и нелепые гангстерские усики, а этот… без очков, без усов, с русыми, по-мальчишески взъерошенными волосами. Гораздо более молодой и более неформальный. Неизменным остался лишь запах парфюма, давний Аленин приятель.

– Привет. – Она все еще была не до конца уверена, кто же перед ней, и поэтому на всякий случай попятилась.

– Не узнаешь? – Он улыбнулся и теперь уже окончательно стал тем Матвеем, которого Алена знала в прошлой, сумасшедшей, жизни. – Это хорошо, что не узнаешь. Есть надежда, что остальные тоже не узнают. Как ты себя чувствуешь?

Алена чувствовала себя странно, но в этой странности не ощущалось никакой опасности. Вот такой парадокс: она в незнакомом доме с почти незнакомым мужчиной, который к тому же изменился едва ли не до неузнаваемости, а на душе спокойно. Ну почти спокойно.