Он не собирался стрелять — ни сил, ни зоркости для этого уже не было. Он не собирался спасать табельное оружие или прикрывать собой Вовку — это нелогично было бы. Он просто хотел выиграть немного времени для себя, для валяющихся тут же парней и для поцев, которые должны были, в конце концов, уже подъехать.

Голова треснула красным, бок, кажется, порвался с дикой болью, что-то треснуло снова — и стало тихо и черно. Фахрутдинов больше не чувствовал боли. Он не слышал ни криков, ни хэканья, ни спокойного разговора в черном корейском паркетнике, тихо стоящем у первого подъезда:

— Слышь, его убивают вроде.

— И чо?

— Ну, некрасиво. Кровь, грязь, мозги.

— Вот ты эстет. Ну пошли поможем.

— Га. Кому?

— Ну и разберемся заодно.

Фахрутдинов не услышал, как борзого и важного, которые быстро допинывали и добивали его, пытаясь оторвать от Вовки, окликают два вышедших из джипа хорошо одетых молодых человека. Он не почувствовал, как важный все-таки сумел просунуть руку ему под живот, выдернул ствол и почти не глядя двумя выстрелами срубил заступников. Он не увидел, как важный, побежавший проверять, не остался ли кто в джипе, заметил вылетевшую на проспект милицейскую «десятку», экипаж которой только тут врубил сирену и гаркнул приказ стоять на месте с поднятыми руками — а важный в ответ выстрелил всего раз, но так, что машину понесло юзом и воткнуло в сугроб близ обочины. Он не узнал, что важный, не опуская ствола, несколько раз приказал борзому бежать к джипу, а тот пытался подняться и снова падал — и когда из-за поворота вылетели две надрывающихся «синеглазки», важный выстрелил еще раз, под отчаянный скрип и грохот сел в джип и рванул задним ходом на полном газу, пнув одну из судорожно выворачивающих «синеглазок», и с ревом скрылся. И он не заметил, конечно, в какую сторону сумел ухромать борзой. Не заметили этого ни жильцы, ни зеваки. Лишь мужик в синей куртке.

Которого, в свою очередь, не заметил совсем никто.

Чулманск.

Сергей Шестаков

— Как? — изумился Жарков неприятным тоном.

Очень хотелось ответить «так», но Шестаков сдержался и повторил по разделениям:

— Сегодня мне в приемную позвонила дочь Неушева. Сказала, что как владелец предприятия хочет провести внеочередное собрание с перевыбором правления и переназначением дирекции. И совет директоров, говорит, собирает уже завтра. Вот так.

— А почему она в приемную-то вам звонила?

— Корпоративного секретаря у меня нет, да он и не нужен — если единоличное владение и управление. Вы же говорили, что единоличное, так? А оно если и единоличное, то не от той личности исходит. Если девушка не врет, конечно. Она ведь врет, Игорь Владиславович? Мне, кстати, и от регистратора звонили, тоже интересуются.

— Что за дочь-то? Старшая, младшая?

— Их еще и две? Бог ты мой. Так все-таки, Игорь Владиславович, мои действия? Мне всерьез к этому относиться, или, как это говорится, забить, или что?

Жарков впервые на памяти Шестакова допустил неуверенность в речь и даже оборвал себя на полуслове:

— Давайте так. Сейчас вам позвонит один… Стоп. Отбой. Я наведу справки и сам все вам расскажу. Пока давайте, что у нас по основной теме.

— Расскажете — это славно, но мне-то что…

— Сергей Иванович, все, достаточно. У вас вариант забить был? Вот забейте, если так проще. Я сам все разрулю, завтра же. По основной теме, пожалуйста.

Шестаков к такому тону не привык, но формальных оснований для протеста не было — сам напросился. То есть да, его умоляли, уговаривали согласиться на этот проект, обещали златы горы и моря благости для всей Родины — и теперь выходило, что он сам напросился. Будет о чем подумать. Но это потом, а пока:

— По основной теме. Третий цех введен. По прототипам прогнали, итоговую сборку мне КБ обещает выдать вот прямо сейчас. За декабрь должны все отточить, с новогодней пьянки как выйдем, сможем запустить «четверку» на промышленный цикл.

— Вот прямо сейчас — это когда?

— Это вот прямо сейчас, — терпеливо сказал Шестаков. — На час пополудни у меня как раз совещание назначено, а время уже…

— Вижу. Извинитесь там от моего имени. Да, у вас инопартнеры потенциальные не проявлялись еще?

— Кто?

— Ну, кто-нибудь кроме Boro, их-то я сам веду.

— Хм. Нет. А еще и инопартнеры должны были проявиться?

— Ну да, я же предупреждал.

— И зачем? — с выражением спросил Шестаков.

— Сергей Иванович, я помню ваше отношение к вопросу. Решение принимаем не мы с вами, решение принимает руководство, и оно решение уже приняло, окей? Мы должны вписаться в мировой тренд, а без инонаработок, а скорей даже без их инфраструктурных заделов и особенно без их заказчиков так и будем лапу сосать. «Морриган»…

— Так. А может, мы не будем сейчас? — резко осведомился Шестаков.

Жарков рассмеялся.

— Да защищенная линия, что вы, в самом деле. Ладно, не будем. В общем, с Boro я сам встретился, а к вам сегодня-завтра евреи пожалуют, вы с ними пообщаетесь, все покажете — и, пожалуйста, постарайтесь потеплее.

Шестаков хотел спросить, следует ли ему лично греть волосатую еврейскую задницу взятыми у бабушки пуховыми рукавичками, но это было неконструктивно, к тому же затянуло бы разговор, который по-хорошему следовало свернуть минут пять назад.

— Буду как солнышко, — пообещал он, еще раз напомнил Жаркову про проблему неушевской дочки, вернее — дочек, попрощался и швырнул трубку.

Закурить, что ли, с тоской подумал он. А что, нормально — три года продержался, и хватит. Тут холодно и нервно, повод есть.

Он отжал кнопку и осведомился, ждет ли Еремеев.

— Да, Сергей Иванович, — сообщила секретарша тоном застенчивым и гордым, словно выдавала цвет своего белья.

— Пусть войдет. И, Людмила Петровна, кофе нам сделайте, пожалуйста.

Еремеев вошел с привычно кислым выражением и так же кисло выглядящим потертым чемоданчиком, беззвучно поздоровался и замер у входа.

— Здравствуйте, Пал Викторыч, — откликнулся Шестаков. — Ну что же вы встали? Заходите, садитесь.

— А может, лучше все-таки к нам в КБ? — просипел Еремеев.

— Пал Викторыч, мы договаривались, — напомнил Шестаков, сообразил вдруг, что в ноль воспроизводит интонации Жаркова, но все-таки продолжил: — Сейчас краткая презентация на два лица, так сказать, потом уже я у вас в КБ, а вечером, если успеем, для всего круга — в третьем. А не успеем, так завтра утром с этого и начнем.