Большинство из команды также с трудом сдерживали свое негодование.

— Но это же не может быть! — Штенгеле покачал головой. — Это почти как сцена из черно-белого мультфильма. Разбойник достает пистолет, стреляет и — появляется табличка, на которой написано «Банг»! Он хочет нас опередить. А кто-нибудь уже знает результаты анализов?

— Нет, — сказал Еннервайн спокойно. — Эту информацию мы пока придержали. И поэтому я вас прошу реагировать профессионально. Мы не сделали ошибки. Нам всем не в чем себя упрекнуть. Давайте рассмотрим дело трезво.

Старая Рези Крайтмайер не успела надкусить сосиску, но несмотря на это, в целях безопасности, ее сразу же отправили в больницу. История с выкатившимися глазами и смертельными криками, которые, как утверждалось, было слышно за километр, появилась благодаря эффекту испорченного телефона народного фольклора. Сосиска была еще целая, и Беккер ее сразу же осмотрел. Результат был действительно унизительным. В середине сосиски находилась маленькая капсула, криминалисты уже было почуяли плохое, когда они заметили нечто красное. Это не была одна из обычных фармацевтических капсул, которые через определенное время растворяются в желудке и с помощью которых отравители уже натворили много безобразий. Это была дешевая пластиковая капсула, которая легко открывается. Внутри находилась крошечная, сложенная гармошкой записка:

И хотя шрифт был очень мелким, но он был вертикальным и строго направлен вверх, надстрочные линии мерцали, как будто горели. И как будто это было недостаточно провокационно, на обратной стороне продолговатого листка было приведено полностью действие отравления ботулином:

— И из-за такой бумажонки мы заставили в больнице сделать промывание желудка ста восьмидесяти семи пациентам, — сказал Остлер с возмущением.

— Нам нельзя было ошибиться, реагировать эмоционально и лично злиться на выходки, — успокоила его Мария. — И как раз этого хочет Куница. Он хочет видеть нас непрофессиональными, где-нибудь перед публикой, в интервью, при допросе, да где угодно.

— Так точно, фрау доктор Копф, — вертелось у Штенгеле на языке, но он ничего не сказал.

— Это правильно, Мария, — сказал Еннервайн. — Важно сейчас одно: уменьшит ли это покушение круг преступников? Прошу высказать свое мнение.

— Я думаю, что мы уже можем исключить гимназистов, — предложила Николь Шваттке. — Допустим, что эта банда Раскольникова состоит из бесшабашных тинейджеров. Может, они и собирались планировать покушения. Но окончательных последствий они бы испугались.

— Я тоже такого мнения, — сказал Штенгеле. — У этих молодых людей, как бы это сказать, творческая цель. Не действуют безрассудно, а хотят провоцировать со вкусом, хотят что-то вроде художественной акции. Наш же Куница хочет приукрасить свое эго, и больше ничего.

— К этому мнению я тоже присоединяюсь, — добавила Мария и примирительно посмотрела на Штенгеле. — Я за это время поработала еще над профилем. Во всяком случае, наш преступник — это человек с сильными комплексами неполноценности, и в этом мы все сходимся. Он хочет внимания. Хочет, чтобы весь мир смотрел на него, как он играет. Но он не какой-то бедный, замкнутый одиночка, на которого нигде не обращают внимания. Живет полной жизнью, может быть, даже популярный и признанный в общине. Но этого ему мало. Он хочет иметь абсолютный, постоянный, неограниченный, ужасающий контроль над своим окружением.

— Но его письма всегда были очень любезными, вы не находите? — сказала Николь. — Даже милыми. Но ни разу они не были агрессивными.

— Это было бы для него опасно, — сказала Мария. — Этим он бы слишком выдвинулся из своего укрытия. Иногда он срывается. Я вспоминаю место: «…Не натравливайте на меня ваших безумно хорошо образованных психологов, ваших специалистов по вопросам коммуникации и умников на чиновничьих должностях, это ни к чему не приведет. Первого же профайлера, которого я увижу, я застрелю»… Тут он показывает свои нервы, он не может собой владеть.

— Или он хочет, чтобы мы так думали, — возразил Еннервайн.

— Я так не считаю, — сказала Мария энергично. — Стиль в этом месте становится хрупким, он расползается, он становится многословным. Выражение «это ни к чему не приведет» — это просто начинка, что не совсем подходит к его обычно строгой риторике. По моему мнению, у него здесь произошел срыв.

— Это действует и против вас, как психолога, — сказал Остлер Марии.

— Это меня сейчас меньше огорчает.

— Дальше, — требовал Еннервайн. — Есть еще какой-то признак?

— Я думаю, могу определить его возраст, — продолжила Мария. — Ему где-то лет тридцать пять, не моложе и не старше, об этом я сужу по его стилю письма и выборе слов. Подросток пишет иначе. Таким образом, гимназисты отпадают.

— А гимназист разве не может притворяться? — спросил Штенгеле. — Может, если будет стараться писать не так, как тридцатипятилетний?

— Да, это он может, — согласилась Мария. — Но для этого требуется большое стилистическое мастерство, которое бросилось бы в глаза в других областях также. Тогда, например, у него должны бы быть хорошие оценки по немецкому языку. Ни у одного из этих восьми учащихся нет хорошей оценки по немецкому. Я это проверила еще раз, поверьте мне.

— Может быть, это опять только притворство? — продолжал Штенгеле. — Он просто делает вид, будто…

— Нам нельзя распылять свои силы, — прервал Еннервайн. — Пожалуйста, Мария, продолжайте.

— Я исключаю школьников еще по одной причине. Преступник чувствует себя неполноценным и недостаточным. Существует две группы преступников с комплексом неполноценности. Один — это вентильный преступник. Это одинокий, обедневший, опустившийся, презираемый человек, который потом вдруг сбрасывает кусок дерева с моста автобана. Этим он хочет сказать: «Да, я последнее дерьмо. Я не могу ничего другого, кроме как нарушить ваш комфортный обывательский поток». Наш преступник, Куница, он не вентильный преступник, для этого его действия слишком продуманы и, простите за выражение, слишком легкие и шутливые. Он другой тип преступника с комплексом неполноценности, он человек не туда назначенный, неправильно оцениваемый. Он второй председатель маленького спортивного клуба, который мучается с представлением, что он все-таки первый председатель большого спортивного клуба. Он второй председатель в маленькой районной партии и хотел бы стать председателем большой партии федеральной земли. У него есть профессия, которая дает ему некоторую власть, но он хочет большего. Это может быть полицейский, учитель, политик, врач, его влияние на других людей велико, но ему этого недостаточно.