— Мария уверена, что почерк Куницы не поддельный. Она собрала пятьдесят образцов почерков подозреваемых, которые не совпадают с почерком Куницы. Логический вывод из этого?

— Куницы нет среди пятидесяти подозреваемых.

— Неверно. Как раз это логическая ошибка. Мы как само собой разумеющееся исходили из того, что он пишет признательные письма измененным почерком. Но могло быть иначе. Рукописное сейчас играет только второстепенную роль — когда вы последний раз писали сообщение или письмо от руки! Если Куница уже давно спланировал эти покушения, то он наверняка хорошо подготовился. Мария считает, что он ведет себя как большой ребенок. Может быть, он в повседневной жизни уже много месяцев как изменил свой почерк. Поэтому он мог позволить себе писать признательные письма своим обычным почерком.

— Почему он должен был так делать?

— Для того чтобы наши эксперты-почерковеды обломали себе на этом зубы.

— Я понимаю. Тогда нам нужно проверить, нет ли среди тех образцов почерков, которые собрала Мария, поддельных почерков?

— Точно, шеф.

— Хорошо сделала, Николь.

— Да, и еще одно, шеф: что это за новый звонок?

— Это фраза из моего любимого фильма. Спокойной ночи и до завтра.

В то же самое время в кафе «Оксенштюберль» еще кое-что происходило. За одним из задних столиков играли в карты, несколько игроков тупо бормотали что-то себе под нос, один выложил на стол козырь, сразу после этого второй. Но они играли не в дурака, не в ваттен, они играли в свою загадочную игру. Ни одному из наблюдающих за игрой до сих пор не удалось разгадать правила. Может быть, это был баварский вариант древнеримской игры в карты, в которую два легионера играли тогда на Голгофе под крестом.

— Шмак! — сказал один из картежников и бросил свою карту в центр.

— У него шмак! Надо же, — пробормотал второй.

За другим столиком в «Оксенштюберль» было более шумно. За постоянным столом сидел, например, член совета общины Тони Харригль и ораторствовал.

— Полный хаос, скажу я вам. Если бы не Мигрль! Где бы мы сейчас были. Тогда все попало бы в международную прессу. С непредсказуемыми последствиями. Твое здоровье, Мигрль!

Он чокнулся с капитаном пожарной команды, тот слегка наклонился к нему.

— Но скажи-ка, Харригль, тебя я нигде не видел. Где ты был, когда шли поиски?

— Я был занят вне города. Это тоже неправильное решение этого комиссара Еннервайна. Отправить именно знающего местность человека на окраину! Но я принимал участие. Даже был в «Пиноккио».

— Итальянцы сейчас уже тоже продают белые сосиски?

— Со времени расширения ЕС итальянцы кладут все, что только можно, на свою пиццу! В «Пиноккио» подают пиццу с белыми шпикачками, и я вам скажу: мы конфисковали несколько штук.

В «Оксенштюберль» отравитель белой сосиски тематически вытеснил «Шахенского дьявола». Слесарь Большой как раз угощал всех.

— Потому что все опять благополучно закончилось с покушением.

— Ты это можешь говорить вслух, Волли!

Волли Большой был членом Объединения по сохранению национального костюма, и поэтому он, вместе с исполнителем баварского народного танца «Шуплаттлер» Кумпфзайтлем был распределен на первую линию покушения.

— Я иду с Кумпфзайтлем в мясной магазин «Брекль». В задней комнате в котле варятся двести сосисок. «Уничтожить! Уничтожить! — закричал я, — немедленно все уничтожить!» И тут Кумпфзайтль хладнокровно достает одну сосиску и ест ее. «Ты не в своем уме!» — закричал я. Наверняка это не будет отравленная, сказал он, Кумпфзайтль. Тут натерпишься разного в таком рейде при чрезвычайном происшествии! Свят, свят!

Рядом со слесарем сидел сельский медиатор и специалист по исследованию конфликтных ситуаций Манфред Пенк.

— Что ты, как ученый, скажешь на это? — спросил его стекольщик Пребстль. От сверхумного образованного человека ожидали, чтобы он это прокомментировал. Пенк отхлебнул пива и сказал:

— Я знаю ее лично, Марию Шмальфус, еще со студенческих лет. Встретил ее здесь случайно. Она мне рассказала, что сейчас работает в полиции. Это очень типично: те, кто в учебе не особенно разрываются, те идут потом в полицию. Полиция — это сборище…

Пинк как раз хотел сейчас, что было в духе общественного мнения, подвести психологическое обоснование, пройтись по полиции, но тут вошел Вилли Ангерер со своей новой помощницей лесничего и сел за стол.

— Ангерер, а ты где был? — спросил Харригль.

— Когда я где-то должен был быть?

— Да ты ведь знаешь.

— Ничего я не знаю.

— Ничего ты не знаешь. Так.

Бургомистр тоже заглянул на минутку.

— Только ненадолго, — сказал он. — Мне нужно завтра рано уезжать, интервью, поэтому только маленькую кружку светлого пива. Мигрль, как дела с Крайтмайер? Ты какие-нибудь подробности знаешь?

— А Кумпфзайтль хладнокровно достает одну сосиску и ест ее, — сказал Волли Большой, тяжело шевеля языком.

— Нет, я этого не знаю, — сказал капитан пожарной команды Мигрль. — Запрет информации. Из больницы ничего не узнаешь.

— Ага, запрет информации, смотри-ка! — воскликнул Манфред Пенк. — Мы все должны поддерживать полицию, для этого мы достаточно хороши. Но когда хотим знать, как чувствует себя жертва, то они обращаются с нами как с последними дураками.

— Запрет информации да, но как бы то ни было кое-что все же просочилось, — сказал аптекарь Влашек, который переводил с чешского, второй человек с образованием за столом. — В сосиске был ботулин. Ботулин. Так называется яд.

— Откуда ты это знаешь? — спросил Пенк.

— Связи, — подмигнул Влашек. — Ужасная эта штука. Последствия даже невозможно описать. Начинается с покашливания, когда все пристают, что ты так кашляешь. Потом это переходит в подергивание, легкое подергивание…

— А у тебя найдется пара граммов этого ботулина в твоей аптеке? — перебил его Вилли Ангерер.

— Конечно, — сказал Влашек, — у нас все найдется, любая мелочь, если вы это имели в виду.

Разговор вертелся не вокруг него, и это Харриглю не нравилось.

— Я проводил, так сказать, embedded operation, — сказал он так громко, что все сидящие за столом повернулись к нему.

— Что ты делал? — спросил священник, который после вечерней службы любил зайти выпить кружку пива.

— Уничтожить! Уничтожить! — кричал я, а Кумпфзайтль хладнокровно жрет сосиску, — лепетал Волли Большой.

— Пользуясь случаем, немного последил за работой полиции, — продолжил Харригль. — И я скажу вам, об организации там вообще говорить нечего. Они спотыкались, как новички. Одного моего слова было бы достаточно, только один звонок в баварское Министерство внутренних дел…