— Да нет, папаша, — беспечно, равнодушно заметил Герберт. — Хэнк парень неплохой. Он ничего особенно худого не думает. Просто ворчит — и все.

С проворством и ловкостью, какие даются долголетним навыком, он надел крахмальную манишку — обязательную принадлежность своей форменной одежды — и вдел запонки. Наклонился, поглядел в неудобное, слишком низко висящее на стене зеркальце, рассеянно бросил через плечо:

— Стало быть, не составишь мне компанию с теми двумя блондиночками? Пороху, что ли, не хватает?

— А! — К старику Джону вернулась обычная насмешливая брюзгливость. — Болтаешь зря. Я на своем веку столько девчонок перевидал, что тебе и во сне не снилось.

— Вон как? — сказал Герберт.

— Да, вот так, — сказал Джон. — Бывали у меня и блондинки, и брюнетки, и какие хочешь.

— А рыжих не бывало, папаша? — ухмыльнулся Герберт.

— Были и рыжие, — проворчал старик. — Уж наверно, побольше, чем у тебя.

— Так ты гуляка, что ли? — сказал Герберт. — Весь век за девочками гонялся?

— Никакой я не гуляка и ни за какими девочками не гонялся. Еще чего! — презрительно буркнул старик Джон. — Я человек женатый, сорок лет как женат. У меня дети взрослые, постарше тебя!

— Ах ты, старый обманщик! — с наигранным возмущением обернулся к нему Герберт. — Сперва расхвастался своими блондиночками да рыженькими, а теперь хвастаешь, что ты человек семейный! Да ты…

— Ничего я не хвастал, — перебил старик. — Я тебе про нынешнее не говорю, я про то, что было прежде. Вон когда они у меня были — сорок лет назад.

— Кто был? — простодушно переспросил Герберт. — Жена и дети?

— А! — брезгливо сморщился Джон. — Толкуй с тобой. Не старайся, меня не разозлишь. Я в жизни столько всего повидал, что тебе и во сне не снилось. Скаль зубы, коли охота, меня не проймешь.

— Нет, зря ты отказываешься, папаша, — словно бы с сожалением сказал Герберт. Он уже натянул серые форменные брюки, поправил широкий белый галстук и, почти присев перед низеньким зеркалом, проверял, ладно ли сидит пиджак на его широких плечах. — Вот погоди, сам увидишь, каковы блондиночки. Я одну подобрал нарочно для тебя.

— Нечего для меня никого подбирать, — пробурчал старик Джон. — Недосуг мне глупостями заниматься.

Тут с лестницы быстрыми шагами вошел Генри, ночной швейцар, и загремел ключом, отпирая свой шкафчик.

— А, приятель, — шумно приветствовал его Герберт. — Послушай, ну что ты скажешь? Я тут для папаши расстарался, сговорил двух блондиночек весело провести вечерок, а он в кусты. Разве ж так полагается?

Генри не ответил. Бледное узкое лицо его было сурово, глаза жестки и холодны, точно голубая эмаль, он даже не улыбнулся. Снял пиджак и повесил в шкафчик.

— Где ты был? — спросил он.

Герберт изумленно посмотрел на него.

— Когда это?

— Вчера вечером.

— Вчерашний вечер у меня был свободный, — сказал Герберт.

— А у нас он был не свободный, — сказал Генри. — У нас было собрание. И спрашивали про тебя. — Он повернулся, устремил холодный взгляд на старика Джона. — И про тебя, — сказал он резко. — Ты тоже не явился.

Лицо старика застыло. Он переступил с ноги на ногу и нетерпеливо, беспокойно забарабанил узловатыми пальцами по стенке лифта. Этот быстрый, досадливый стук выдавал, что ему не по себе, но на взгляд Генри он ответил холодным, непроницаемым взглядом, и сразу видно было — он швейцара терпеть не может. И в самом деле, как бывает с людьми прямо противоположного склада, каждый из этих двоих чуял в другом врага.

— Ах, вон как? — сухо сказал Джон.

— Да, вот так, — отрубил Генри. И, уставив на старика холодный взгляд, точно дуло пистолета, прибавил: — Будешь ходить на собрания, как все ходят, понятно? А не то вылетишь из профсоюза. Хоть ты и старик, а тебя это тоже касается.

— Вот оно что? — язвительно процедил Джон.

— Да, вот то-то, — сказал Генри, как отрезал.

— Ох ты! — Герберт густо покраснел, он совсем сник от смущения и виновато, заикаясь, забормотал: — Я ж про это собрание начисто позабыл… Вот ей-богу! Я только…

— А надо помнить, — резко перебил Генри, меряя его безжалостным взглядом.

— Я… у меня все членские взносы уплачены… — пролепетал Герберт.

— Это ни при чем. Не о взносах разговор. Что с нами будет, если каждый раз как собрание, так все в кусты, черт подери? — продолжал он, и в его резком голосе впервые прорвался жар гнева и убеждения. — Нам надо держаться всем заодно, иначе никакого толку не будет!

Он замолчал и угрюмо поглядел на Герберта, а тот, красный как рак, совсем повесил нос, точно набедокуривший школьник. И тут Генри снова заговорил, но уже мягче, спокойнее, и теперь можно было догадаться, что под внешней суровостью скрывается неподдельное доброе чувство к провинившемуся товарищу.

— Ладно, на этот раз сойдет, — промолвил он негромко. — Я сказал ребятам, что ты простыл, а в следующий раз я тебя приведу.

Он окончательно умолк и начал быстро раздеваться.

Герберт был еще взволнован, но ему явно полегчало. Он, видно, хотел что-то сказать, но раздумал. Наклонился, напоследок с одобрением оглядел себя в зеркальце и, вновь воспрянув духом, быстро прошел к лифту.

— Ладно, папаша, поехали! — бойко сказал он. Шагнул в кабину и с притворным огорчением прибавил: — Обидно все-таки, что ты упускаешь блондиночек. А может, как увидишь их, так еще передумаешь?

— Ничего я не передумаю, — с угрюмой непреклонностью возразил Джон, захлопывая дверь лифта. — Ни насчет них, ни насчет тебя.

Герберт поглядел на старика и добродушно рассмеялся, на щеках его ярче разгорелся младенческий румянец, в глазах плясали веселые огоньки.

— Так вон как ты про меня думаешь? — И он легонько ткнул старика кулаком в бок. — Стало быть, по-твоему, мне нельзя верить, а?

— Ты мне хоть на десяти Библиях клянись, я тебе и то не поверю, — пробурчал старик. Он нажал рычаг, и лифт пополз вверх. — Пустомеля, вот ты кто. А я тебя и не слушаю. — Он остановил кабину и распахнул тяжелую дверь.

— И это называется друг? — Герберт вышел в коридор. Очень довольный собой и своим остроумием, он подмигнул двум хорошеньким розовощеким горничным-ирландкам, которые дожидались лифта, чтобы подняться выше, и через плечо большим пальцем показал на старика. — Что будешь делать с таким человеком? — сказал он. — Я ему сосватал блондиночку, а он мне не верит. Говорит, я просто трепло.

— А он и есть трепло, — хмуро подтвердил старик Джон, глядя на улыбающихся девушек. — Только и знает языком трепать. Все хвастается своими подружками, а я бьюсь об заклад, у него сроду никаких подружек не бывало. Покажи ему блондиночку, так он удерет, ровно заяц.