В первой же встреченной на пути деревушке я принялся расспрашивать людей, пытаясь хоть как-то восстановить год, выпавший из моей жизни. Новости ужасали и наполняли меня гневом.

Год 1766-й унес жизни тридцати шести человек, а год нынешний продолжал страшный счет. 2 марта погибла Мария Плантен, 11 лет, из Сервьера; 29 марта – Мария-Марта Паскаль, 8 лет, из Дарна; 4 апреля – Жанна Поле, 15 лет, из Бессера; 7 апреля – Луиза Сулье из Нозероля; 1 апреля – Этьен Луба из Сен-Прива; 13 апреля – Анна Блер из Жюжака; 17 апреля – Луиза Поле из Меааля; 29 апреля – Роза де Латайер из Нозероля; 5 мая – Мария Бастид и Катрин Кутарель из Нозероля; 16 мая – Мария Данти, 7 лет, из Сет-Соля; 27 мая – Жозеф Меронан, 15 лет, из Созона; 28 мая – Андре Югон из Нозероля, 13 июня – Катрин Шотар, 9 лет, из Куфура.

А газеты в один голос твердили о небывалых злодеяниях волков, в великом множестве расплодившихся во Франции. И только «Газетт», легкомысленная и непостоянная вестница, позабыв о мошенничестве Ботерна, робко упоминала о Звере.

Господи, я должен был остановить это! И вновь забравшись на коня, я направился не домой, но к человеку, у которого имелись ответы на все мои вопросы и который – теперь я это понимал – отчаянно нуждался в моей помощи.

О чем еще рассказать? О том, что жизнь наша, в сущности, была обыкновенна? Что мы учились, после работали, и я помогал брату, а брат помогал мне. Что мы поднимались выше и выше по лестнице социального успеха.

И мы убивали.

Да, пусть Тимур открещивается, пусть обзывает маньяком меня, пусть твердит о ненормальности, но ведь и он участвовал. Смотрел, вдыхал волшебный аромат, пробовал кровь на вкус, потом, правда, брезгливо блевал, добавляя мне работы по уборке. Кстати, и убирались мы вместе, вместе же прятали тела.

– Пообещай, пообещай, что это в последний раз! – говорил он, помогая засыпать тело землей, при этом отворачиваясь, чтобы не видеть убиенную. И судорожно сглатывал, заполняя вязкой слюной пустой желудок.

– Обещаю, – обычно отвечал я, и оба мы понимали, что обещание мое – не более чем слова.

Нет, я не был сумасшедшим в том плане, что не понимал сути своих поступков. Понимал. Я знал, что совершаю убийство, как знал и то, что в случае поимки меня ждет пожизненное. Или психушка – хрен редьки не слаще. Понимал и то, что, с точки зрения обывателя, я не человек. И даже в какой-то мере соглашался с обывателем.

Но разве виноват я был в том, что шел дорогой, предначертанной другими? Они ведь все убивали: Жан Шастель, Антуан, даже беспомощный нытик Пьер. На всех кровь. Так стоит ли удивляться мне, который лишь плод от ядовитого древа?

Единственное, что я могу: сохранять разум. Я не позволяю себе срываться, я думаю, прежде чем действовать, хотя с каждым годом держаться становится сложнее.

Нельзя убивать тех, кого станут искать.

Нельзя убивать вблизи от логова.

Нельзя убивать слишком часто.

Нет, я понимаю, что когда-нибудь и на меня найдется серебряная пуля, но всему свое время. Сейчас я жив и хочу продолжать.

Мне снова снится запах крови...

Промучившись несколько дней – одинаково бестолковых, заполненных какими-то совершенно непонятными хозяйственными заботами, Ирочка все-таки решилась позвонить Лешке.

– Ты дура, – сказал он вместо приветствия. – И трубку не берешь.

– Прости, но...

Трубку она отключила нарочно, избавляясь таким образом от необходимости разговора и вранья, которое пришлось бы сказать, оправдывая свое присутствие в Тимуровом доме.

– Ты со мной встретишься? – Ирочка поймала себя на том, что говорит шепотом. – Пожалуйста.

Он не отказал. А Тимур, все это время дичившийся, сидевший взаперти своей комнаты Тимур, вышел в коридор, спросив лишь:

– Ты вернешься?

Припухлости спали, синяки сменили колер на желто-зеленый, говоривший, что скоро и они исчезнут, возвращая этому лицу первозданный вид. Но все равно он выглядел больным.

– Вернусь, – пообещала Ирочка. – Я скоро вернусь. Друга встретить. Хочу вот... узнать, что дома. Папа ведь ушел... скандалы...

Ирочка, не дожидаясь возражений, выскочила из квартиры, сбежала по лестнице и вылетела на улицу, едва не столкнувшись с Блоховым.

– Красная Шапочка, Красная Шапочка… – Он расставил руки, словно собирался и вправду ее поймать. – А куда ты бежишь?

– Не ваше дело!

– Ну да, конечно. Не мое. Извините. – Блохов отступил, давая пройти, но не отстал. Быстро приноровился к шагу, совершенно не замечая Ирочкиного недовольства. – Кстати, удачно совпало. Я как раз к вам шел. На свидание.

– Очередной допрос?

– Ну, если хотите, то можно и так. На самом деле дело серьезное. Вы знакомы с Веретенниковой Анастасией?

Ирочка перепрыгнула через бордюр, остановилась и, уперев руки в бока, рявкнула:

– Нет!

– Точно не знакомы? А говорят, что вы приезжали в «Последнюю осень»... и как раз к Бархман, которую опекала Веретенникова.

– И что?

Пожал плечами, поскреб кончик носа и мягко ответил:

– Ее убили. Нет, не старуху, но сиделку. А старуха утверждает, что убийца – именно Шастелев.

Убили? Ту смурную неприметную девицу, которая по долгу службы вынуждена была уживаться с безумицей? Когда? Тимур ничего не говорил. Но он ведь не обязан, это же дело внутреннее, семейное... но тогда зачем он Ирочку с собой возил?

– Извините, но я ничем не могу вам помочь. И была бы благодарна, если бы вы от меня отстали! Вот просто взяли и отстали! Я же немногого прошу, я действительно ничего не знаю! Вот не знаю, и все!

– Не кричите, – попросил Блохов, почесывая запястье. – Люди смотрят. И я верю, что вы ничего не знали. И даже почти верю, что не знаете. И не скрываете от следствия фактов, которые этому следствию могут помочь.

Взгляд его говорил об обратном. О том, что не верит Никита Блохов Ирочке ни на грамм, просто пока не имеет иных возможностей, кроме увещеваний и давления на совесть. А когда вдруг появятся – появятся ли? – тогда и по-другому заговорит.

Господи, что же делать?

– Вы ведь хорошая девушка, – продолжал Блохов проникновенно. – Я вижу, что вам нелегко... но подумайте, просто подумайте над тем, что ваше молчание может стоить кому-то жизни.

Она думает. В последнее время она только и делает, что думает. А если... если случится так, что она откроет рот, из самых благих побуждений, а они посадят Тимура? Просто чтобы дело закрыть? Это же бывает. Часто бывает.

– Если ваш патрон не виновен, то следствие разберется, – сказал Блохов.

Солгал. И оба поняли, что ложь слишком явна, чтобы ей верить.

Лешка ждал в условленном месте. Нервничал. Готовил речь и готовился выплеснуть заготовленное на многострадальную Ирочкину голову. Но, встретившись взглядом, только махнул рукой, проглатывая слова.