Бабушка нахмурилась — неожиданный переход от формальной вежливости к фамильярности застал ее врасплох. Мы ведь с ней никогда не были близки. Когда ее собственная мать умерла, она была уже не в том возрасте, чтобы стать энну. И дети у нее уродились сплошь мальчики, ни одной девочки. И хотя мой отец невероятным образом сумел преодолеть все препятствия и стать третьим за всю историю Дарра мужчиной-энну, именно я стала для нее кем-то вроде дочери. Я. Наполовину амнийка. Живое напоминание о самой большой ошибке в жизни ее родного сына. Она меня не любила, и я очень давно прекратила всякие попытки изменить это положение.

— Она не очень-то об этом распространялась, — медленно проговорила Беба. — Она говорила… что любила моего сына.

— Но для тебя такое объяснение выглядело недостаточным, — тихо сказала я.

Ее взгляд стал холодным и твердым.

— Твой отец дал ясно мне понять, что мое мнение здесь никого не интересует.

И тут я поняла: а ведь Беба никогда не доверяла матери.

— А в чем же, по-твоему, была истинная причина?

— Твоя мать была полна гнева. Она хотела кого-то уязвить. Причинить боль. А брак с моим сыном позволил ей осуществить это намерение.

— Уязвить? Кого-то в Небе?

— Не знаю. А почему тебя это так интересует, Йейнэ? Тебе бы о будущем поволноваться, а не о том, что двадцать лет назад произошло.

— Я думаю, что прошлое определяет мое будущее, — сказала я — и изрядно удивилась собственным словам.

Возможно, я всегда это чувствовала. Начало вышло многообещающим, и я изготовилась к дальнейшей атаке.

— Я смотрю, Нахадот здесь не в первый раз.

Лицо моей бабушки снова приняло строгое выражение.

— Лорд Нахадот, Йейнэ. Ты тут не среди амн. Мы уважаем наших создателей.

— Стража знает, как себя вести в его присутствии. Жаль, что меня не посвятили в эти секреты, я бы с удовольствием воспользовалась такими навыками в Небе. Когда он побывал здесь в последний раз, Беба?

— До твоего рождения. Он появился, чтобы увидеться с Киннет. Йейнэ, это не…

— Это было после того, как отец поправился после Ходячей Смерти? — спросила я.

Я говорила тихо и размеренно, хотя в ушах шумела кровь. И мне хотелось схватить ее за плечи и вытрясти — всю правду. Но я сдерживалась. Изо всех сил.

— Значит, в ту ночь они и сделали со мной то, что полагалось по уговору?

Беба нахмурилась еще сильнее. Теперь она выглядела не просто растерянной, а очень встревоженной.

— Сделали… с тобой? Ты о чем? Ты еще не родилась, Киннет находилась на таком маленьком сроке, что… Что могло…

Тут она осеклась. И я увидела, как в ее глазах быстро бегут мысли — и воспоминания. Она с изумлением уставилась на меня, а я начала говорить, обращаясь к этим мыслям, к их молчанию, я хотела выманить их на поверхность вместе со знанием, которое за ними стояло, — я чувствовала, что оно там есть и его от меня скрывают.

— Мать попыталась убить меня после рождения.

Я теперь знала почему, но тут пряталось еще что-то, нечто, что мне пока не удалось раскопать.

— Они не оставляли ее наедине со мной долгие месяцы. Не доверяли. Ты же помнишь это?

— Да, — прошептала она.

— Я знаю, она любила меня, — сказала я. — И я знаю, что иногда после родов женщины сходят с ума. Но что бы там ни привиделось ей во мне тогда…

Сознание повело, в глазах почти смерклось: я так и не научилась врать как следует.

— …оно развеялось, и потом она стала хорошей матерью. Но ты же наверняка удивлялась, Беба…

И тут настал мой черед замолкнуть — я вдруг кое-что поняла. А ведь я и впрямь не думала, что…

— Никто ничему не удивлялся.

Я подпрыгнула и обернулась. Нахадот стоял в пятидесяти футах у входа в Сар-энна-нем, силуэт четко вырисовывался в залитом лунном светом треугольнике дверного проема. Но глаз, как всегда, было не разглядеть.

— Я убил всех, кто видел меня с Киннет той ночью, — сказал он.

Голос доносился до нас отчетливо и громко, словно Нахадот стоял рядом.

— Я убил ее служанку. И ребенка, который принес нам вина. И мужчину, который сидел у постели твоего отца, пока тот оправлялся от болезни. Я убил троих стражей, которых эта старуха отправила подслушивать.

Он кивнул на Бебу, и та напряженно подобралась.

— После этого никто не осмеливался выказать даже тени удивления по поводу тебя.

Вот, значит, как. Мы решили разговориться? Я бы его расспросила, ох как бы расспросила, но тут бабушка учудила нечто настолько невозможно-невероятное-не-укладывающееся в голове, что слова застряли у меня в глотке. Она подскочила и заслонила меня собой — с кинжалом на изготовку.

— Что вы сделали с Йейнэ? — рявкнула она.

Я в жизни не видела, чтобы она так злилась.

— Что за мерзость Арамери приказали тебе сотворить с ней? Она — моя! Она — наша, у тебя нет прав на нее!

Нахадот расхохотался, и в его смехе звучал такой хлесткий, обжигающий гнев, что меня по спине продрал холодок. И я еще видела в нем эдакого обозленного на весь мир раба, несчастное существо, раздавленное горем? Ох, как же я была глупа…

— Думаешь, этот храм защитит тебя? — прошипел он.

Только тут я поняла, что он на самом-то деле не переступил через порог.

— Ты забыла, что твой народ некогда поклонялся в этих стенах и мне?

И он вошел в Сар-энна-нем.

Ковры подо мной исчезли. Пол из досок тоже растворился, под ним проступила мозаика из полированных полудрагоценных плиток и камней — многоцветных, переложенных золотыми квадратиками. Я ахнула — колонны вздрогнули, кирпичи вылетели и обратились в ничто, и моим глазам вдруг предстали Три Окна — не только Солнечное, но и Лунное и Сумеречное. Я и не думала, что на них нужно было смотреть одновременно. Как же много мы потеряли… А вокруг стояли изваяния существ, настолько прекрасных, чуждых и одновременно знакомых, что мне захотелось оплакать всех погибших братьев и сестер Сиэя, всех верных матери-Энефе детей, которых перебили, как бешеных собак, за то, что они решились отомстить за убийство матери. Я их понимаю. Я понимаю всех вас…

И когда факелы погасли и воздух вокруг затрещал от напряжения, я увидела, что Нахадот тоже поменял облик. Ночная тьма заполнила ту часть Сар-энна-нем, где он стоял, но эта тьма отличалась от той, что я видела в свою первую ночь в Небе. Здесь его аура подпитывалась воспоминаниями и энергиями древнего благочестия, и он предстал таким, каким был когда-то: первым среди богов, воплощением сладостных мечтаний и ночных кошмаров, союзом и единением всего самого прекрасного и ужасного. В вихре сине-черного несвета мне почудился отблеск лунно-белой кожи и глаза, подобные далеким звездам. Прекрасный облик перетек в нечто настолько неожиданное, что поначалу разум отказался воспринимать это. Однако виденный в библиотеке барельеф предупредил меня о подобной возможности. Во тьме высветилось женское лицо, гордое и властное и настолько ослепительно-прекрасное, что я возжелала ее так же, как желала его в мужском обличье, и мне вовсе не показалось странным и удивительным это любовное томление. Но лицо сменилось чем-то совершенно нечеловеческим и даже отвратительным — там шевелились щупальца, щелкали зубы, и я закричала от ужаса. А затем на месте лица склубилась тьма, и вот она-то и испугала меня более всего.