самолет, слегка удивилась, почему раньше нутро этого жестокого человека не выпирало наружу. А когда шасси самолета оторвались от взлетной полосы, Вероника подумала о жене Олега, бессловесной пичужке, которую Вероника презирала и даже немного жалела. Глядя в иллюминатор невидящим взором, Вероника задала вопрос: а по собственной ли оплошности Маша утонула в морских волнах Крыма? И от догадки, приправленной кулаками любовника, Веронике стало холодно.

* * *

Дернув головой, Маша ударилась виском о холодную твердую поверхность и замычала. Лицо горело, в затылке перекатывался тяжелый шар, а кожу словно что-то стягивало, хотя «словно» тут не подходило. Рот действительно был залеплен скотчем. Заломленные за спину руки тоже стягивал этот материал, Маша провела по узлам пальцам и ощутила скользкую поверхность липкой ленты. Подергав ногами, Маша поняла, что они также связаны.

Она смутно вспомнила, что произошло. Едва она открыла дверь, как на нее кто-то прыгнул из тьмы. В подъезде не горел свет, хотя обычно лампочки загорались от датчика движения. Кто-то озаботился этим вопросом, потому она не увидела лица нападавшего. Потом был удар, и она провалилась в небытие, не успев даже вскрикнуть. Смутно, сквозь бессознательность, она припоминала, или думала, что припоминает, тряскую дорогу, неудобное скрюченное положение, удары об углы, низкую крышку гроба или багажника, две внимательные пары глаз, глядевшие на нее из полумрака с любознательностью пришельцев… Потом были спасительная темнота и жгучая жажда.

В помещении, где она лежала, было почти холодно, и она от этого быстро пришла в себя, завертела головой, чтобы узнать, где находится, но так и не поняла. Было довольно темно, сыро, пахло гнилью и чем-то вроде грибов. Наверху, под потолком, где-то очень высоко виднелись узкие полосы, сквозь которые пробивался электрический свет. Маша помычала, но никто не откликнулся. Корчась на полу, она умудрилась сесть, потратив на это действие почти все силы. Дышать с заклеенным ртом было трудно, в висках колотилась кровь. Оглядевшись, она поняла, что сидит где-то вроде погреба, сквозь тьму ей удалось даже разглядеть очертания деревянной лестницы, ведущей наверх. Значит, это не квартира, а дом, причем, судя по состоянию погреба, старый. А если так, то Олег, которого она сразу заподозрила в похищении, вряд ли настиг ее. Следовательно, есть возможность договориться, знать бы еще, что им нужно. Впрочем, не нужно гадать: то, что требовалось похитителям, наверняка лежало в чемодане съемной квартиры. Немного отдышавшись, Маша встала, задрала голову и издала приглушенный путами вопль. Никакой реакции наверху, хотя ей показалось, что она слышит приглушенный и удивительно спокойный голос. Но когда она почти убедила себя в том, что ей мерещится, голос сменился короткой музыкальной заставкой. Наверху работал телевизор.

Она подумала, что может попробовать подняться по лестнице, но, подпрыгнув к ней, поняла, что ее спортивных способностей недостаточно. Без рук она не удержится, а потолок был довольно высоко. Маша не сомневалась, что свалится. Она всерьез задумалась о том, чтобы прыгать и цепляться за ступени подбородком, но от этой мысли ей стало даже смешно. Отвернувшись, она облокотилась на лестницу, с трудом переводя дыхание. Сейчас, когда ее глаза привыкли к темноте, она могла видеть разнокалиберный хлам и какие-то смазанные очертания длинных полок с чем-то блестящим. Всматриваясь в эти огоньки, Маша никак не могла сообразить, что видит, а потом до нее дошло: это же банки! Обычные стеклянные банки!

Она прыгнула в сторону полок, споткнулась и упала, в последний момент успев повернуться боком и сохранив лицо в целости. На миг она замерла, обеспокоенная произведенным шумом, но сверху не донеслось ни единого звука, свидетельствующего о том, что ее услышали. Всхлипывая от боли, Маша корчилась, пока не смогла вновь подняться. Нога, на которую она упала, ныла и плохо слушалась. Делая короткие, осторожные прыжки, Маша, как раненый заяц, доскакала до полок, врезалась лбом в перекладину, охнув от боли, но сумела удержаться на ногах. Повернувшись к полкам спиной, Маша протянула к ним пальцы, нащупала банку, прикрытую крышкой, и попыталась ухватить ее. Банка никак не давалась, выскальзывала из рук. Высоко вывернув руки, Маша схватила ее за крышку и потянула. Банка накренилась, упала на полку, покатилась и ухнула вниз с глухим хрустом лопнувшей лампочки. В погребе запахло огурцами. Ничего не видя в темноте, Маша села на пол спиной и стала шарить по нему пальцами, выискивая осколки, наткнулась на один и торопливо отдернула руку, чувствуя порез, в который тут же попала соль и стала разъедать края раны. Стиснув зубы, Маша осторожно шарила пальцами, выискивая осколки покрупнее. Выдернув один, самый прочный, бывший когда-то донышком, она сжала его и принялась царапать скотч.

Первыми она освободила ноги, это было легче всего, а вот с руками пришлось повозиться. Несколько раз Маша глухо ахала, когда стекло резало ее кожу. Царапая острым краем липкую ленту, она злилась на похитителя, который потрудился намотать столько слоев, и это удваивало ее усилия. Пот и слезы заливали ей глаза. Наконец скотч лопнул. Маша схватилась за ленту на лице и рывком сорвала ее, подумав, что оставит на скотче свои губы. Это было невероятно больно.

В темноте она не могла разглядеть, насколько сильно порезала руки, но ей показалось, что раны незначительные. Прокравшись к лестнице, Маша, как кошка, поднялась наверх и осторожно надавила на крышку люка. Та поднялась на несколько сантиметров. Маша увидела пол, стены, домотканые половицы, холодильник и стол, старые, допотопные, деревенский интерьер во всей красе. Залитый светом одинокой лампочки дом казался пустым, только телевизор, настроенный на новости, журчал речами и шипел помехами. За окном было темно, значит, ночь еще не прошла.

Маша подумала, что можно сбежать. Вероятно, ее похитители ненадолго вышли или заснули, и не воспользоваться этим было грех. Она подняла крышку выше и уже хотела выбраться, как засекла краем глаза движение сбоку. Испуганно развернувшись, она едва не слетела со ступеней от страха. Испуганное сердце сделало скачок вверх, к горлу, и тут же улеглось на место.

Это была кошка. Большая, пузатая, наверняка беременная, с трехцветной шерсткой, про таких говорят: «на счастье». Маша тоже подумала, что на счастье, но выбраться не успела. За дверями, где-то в сенях, затопали, заговорили. Испугавшись, Маша торопливо отступила, закрыв за собой крышку люка погреба, бесшумно спустилась по лестнице, схватила обрывки скотча и лихорадочно прилепила себе на лицо и ноги, не заботясь о том, насколько похоже это выглядит, после чего улеглась на прежнее место. Шаги, дробные, суетливые, принадлежащие не одному человеку, приближались, а потом крышка откинулась. В погребе вспыхнула лампочка,