— Да. Это более чем вероятно. — Хаграр закрыл глаза и махнул рукой в ​​сторону двери. — Ступайте, трибун. Вы изрядно израсходовали мое терпение на сегодня.

Глава XVII

Пять дней спустя на рассвете Катон с кормовой палубы наблюдал, как команда плоскодонной баржи своими шестами оттолкнуло судно от берега реки к течению реки. Накануне они проплыли мимо большого торгового города Дура-Европос и были почти на полпути к месту, где они должны были высадиться, и пересечь самую узкую точку между Евфратом и Тигром, прежде чем достичь парфянской столицы.

Все свободные члены экипажа и пассажиры были подведены капитаном к корме, чтобы поднять нос и облегчить работу людям, вытаскивающим корабль из илистого тростника. Тонкие стебли зелени зашуршали по деревянным стенкам, а затем высвободились и медленно заскользили на небольшом расстоянии от берега. Капитан прижал ладонь ко рту и выкрикнул еще один приказ, и люди экипажа побежали по местам, вставив длинные весла в штифты с обеих сторон, напрягаясь, пока они гребли, выводя судно с мелководья к середине реки.

Густой туман повис над водой, так что солнце было нечетким оранжевым шаром низко слева от них. Мгновение спустя камыши растворились в тумане, когда корабль двинулся дальше, и Катон почувствовал, как волосы на затылке у него защекотали, когда он оглядел гладкую поверхность воды, растянувшуюся вокруг них, прежде чем она растворилась в дымке. В этой сцене царила жуткая атмосфера, и ему пришло в голову, что именно так может выглядеть переход через Стикс, когда за ним придет смерть.

Он пробрался вперед и оперся на носовой поручень, глядя вниз на стеклянный водоворот воды вокруг форштевня, пока он неуклонно продвигал корабль вперед. Вперед смотрящий присоединился к нему, чтобы осмотреть поверхность мелководья и выкрикнуть корректировки курса моряку за рулевым колесом на корме.

— Какая-то жуткая обстановка, не так ли? — тихо сказал Аполлоний, присоединившись к Катону и глядя на туман.

И снова Катону показалось, что этот человек читал его мысли, и ему нужно было подавить раздражение, прежде чем он сможет ответить нейтральным тоном.

— Что случилось, Аполлоний? Теряешь самообладание?

— Отнюдь нет. Во всем этом есть что-то безмятежное. Как будто мы отброшены от реальности в некую вневременную пустоту, без направления, где все возможно. Во всяком случае, я воодушевлен.

— Воодушевлен? — Катон посмотрел на него, задаваясь вопросом, не сошел ли этот человек с ума. — Мы пленники в путешествии в самое сердце империи злейшего врага Рима. Я бы сказал, что наши шансы убедить Вологеза принять мир — не более одного к четырем. И если он выберет войну, я сомневаюсь, что мы когда-нибудь снова увидим свои дома. Даже если он позволит нам жить и будет держать нас в плену. Честно говоря, я не вижу в нашей ситуации особого повода для воодушевления.

— Нет? Я удивлен. Я ожидал, что солдат с твоим опытом упивается тем риском, на который мы идем. Ты ведь сталкивался с куда более серьезными опасностями, чем эта?

— Я сталкивался с опасностью в бою. Я сталкивался с опасностями вовлечения в большую политику. Но у меня всегда было ощущение определенной степени контроля над своими действиями. Но в этот раз? — Катон неопределенно указал на туман. — Я во власти событий и жив только по прихоти этих парфян. Меня это не воодушевляет. Я чувствую страх, Аполлоний. Страх, что я никогда больше не увижу своего сына и своих друзей. Страх, что они никогда не узнают, что с нами стало, если Вологез пожелает, чтобы мы просто исчезли. Я полагаю, что все по-другому для мужчины, у которого нет семьи. Нет друзей.

Это была хорошо рассчитанная ремарка, чтобы вновь прощупать прошлое агента. Аполлоний холодно взглянул в ответ.

— Откуда ты знаешь, что меня никто не ждет, трибун?

— Ниоткуда, но я думаю, что знаю тебя уже достаточно хорошо, чтобы поверить, что никого нет, о ком бы ты заботился или кто заботился бы о тебе. Все, для чего тебе нужно жить, — это азарт, связанный с риском для своей жизни, и, конечно же, высокомерное удовольствие считать себя несколько выше остальных с точки зрения интеллекта и расчета.

Губы Аполлония на мгновение сжались в плотную складку, и Катон удовлетворенно кивнул. — Это не очень приятно, когда кто-то заглядывает в твой разум, не так ли?

— Ты думаешь, что знаешь меня? Возможно, ты даже думаешь, что понимаешь меня.

— Да, думаю, что я начинаю.

— Тогда ты ошибаешься, трибун. Не обманывай себя, иначе для тебя это плохо кончится. Лучше, если бы ты не пытался понять природу моей личности или почему я предпочитаю быть таким, какой я есть.

Катон нахмурился. — Ты мне угрожаешь?

— Считай это предупреждением. Никогда не предполагай, что ты понимаешь человека, независимо от того, насколько он тебе близок, иначе ты рискуешь ослабить бдительность именно тогда, когда тебе это нужно больше всего. В ситуации, в которой мы находимся, это может стоить тебе жизни и жизней твоих людей, — он наполовину повернулся, чтобы указать на преторианцев, собравшихся у подножия мачты. Некоторые снова уснули, другие разговаривали тихо, как будто боялись, что их подслушают какие-нибудь опасные существа, прячущиеся в тумане. Двое раненых, Квинт и Грумион, лежали на циновках, прислонившись спинами к мачте. Без поясов с мечами и даже без кинжалов солдаты выглядели уязвимыми. Дальше на корме стояли парфяне, которым поручили охранять римлян. Они, напротив, были вооружены мечами, а их колчаны с луками лежали у подножия небольшой кормовой палубы, под рукой.

Пока Катон смотрел на них, дверь каюты под палубой открылась, и появился Хаграр. Он расправил плечи и зевнул, прежде чем повернуться и заговорить с капитаном. Последний довольно долго отвечал, склонив голову. Кажется, удовлетворенный ответом капитана, Хаграр коротко кивнул ему и пошел вперед. Его люди отступили с его пути, когда он проходил мимо, склонив головы. Преторианцы же не пошевелились, а просто спокойно проследили за ним.

— Доброго утречка, трибун.

— Господин, — Катон ненадолго поклонился в знак приветствия, когда Хаграр взглянул на Аполлония.

— И тебе, грек.

Аполлоний низко поклонился. — Мой повелитель. Надеюсь, ты хорошо выспался.

— Как и любой другой на этом кишащем комарами участке реки. Но капитан сказал мне, что мы скоро уйдем от камыша. Он говорит, что мы должны добраться до места назначения через три дня. Раньше, если через реку подует ветер. Хаграр взглянул на туман. — Я не буду сожалеть, когда это путешествие закончится. Я терпеть не могу путешествовать по воде. Это неестественно.

— Это ничто по сравнению с условиями в открытом