В небе возникло какое-то механическое стрекотание, и было оно таким жутким, что все нутро толстяка завибрировало, словно желе. Жиртрест ломился навстречу слабым отсветам огня, а они то появлялись, то исчезали. В конце концов, толстяк отчаялся, решив, что свет померещился ему.

И вдруг он услышал пронзительный оклик:

– Астарот!

В ответ загудело, забормотало, словно целые полчища полуночных пчел завозились где-то впереди, в гигантском улье. Жиртрест прислушался. Гудение смолкло, и снова визгливый крик стеганул звенящий осенний воздух:

– Асмодей! Лилит! Андрас!

Жиртрест, изумленный, пошел на звуки и вскоре увидел, что черные изломы деревьев впереди обрамляют красные сполохи огня: кто-то жег костер у кромки леса, и пламя взлетало до верхушек невысоких молодых сосен.

– Аббадон! Велиал! Веррин! Бабаэль! – взывал одинокий, резкий стеклянный голос.

– Любовь-ненависть-месть-гнев-война, – тащились вслед за ним вразброд многочисленные голоса. – Жизнь-исцеление-смерть.

– Люцифер! Левиафан! Дагон! Азазель!

– Природа-процветание-удача, – гудела невидимая толпа.

– Бельфегор! Вельзевул! Маммон! Пифон!

Дойдя до границы света, Жиртрест уткнулся в колючую ель и чертыхнулся, отбился от колючих ветвей. Они закрывали ему обзор – завороженный странными, похожими на заклятия, словами, толстяк хотел подойти ближе, но побоялся. Замерев, вытягивал шею, вслушиваясь и вглядываясь, опасаясь неловким движением выдать себя. Только от волнения он не вполне понимал, что видит.

На поляне, освещенной огнем костра, толпились какие-то люди в темных одеждах с капюшонами. Один, выкликавший непонятное, длинный, с посохом в руке, стоял в центре, напротив деревянного столба, к которому словно прислонили неплотно набитый мешок.

Постукивая зубами от страха, Жиртрест догадался, что там привязан человек, лицо которого скрыто тенью.

Прервав короткую паузу, длинный с посохом поднял руку и заговорил торжественно и громко:

– Заклинаю тебя, великий и могучий дух! Явись сию же минуту! Силой великого Адоная, именем Элоима, именем Ариэля и Иеговы, именами тринадцати повелеваю тебе покинуть место, где находишься. Явись предо мною в огненном кольце. А если не исполнишь приказания – именем Аглы, Таглы, Сильфы и Саламандры, именами Земли и Неба, – поражу тебя и твой род и не дам тебе покоя ни на земле, ни на воде, ни в небе, ни в геенне адовой. Слушай меня, о великий непокорный дух! Ечто шан ежи исе ан хасенеб!

Жиртрест задрожал, когда человек в круге начал читать заклинания на диком, чудовищном, словно вывернутом наизнанку языке. Что-то жуткое должно было теперь произойти, толстяк чувствовал это всем нутром, но, что именно и почему, он не знал и не хотел даже думать.

– Прими жертву крови! – воскликнул черный у столба. Взмахнул рукой – и… что-то случилось. Ветер стих. Деревья и люди на поляне замерли. Сухо стукнул нож: влажный хрип уходящей жизни разодрал тишину. Жиртрест не видел, что творится у столба, но невольно схватился рукой за горло, чтобы прикрыть, защитить от удара и гибели.

Ноги ослабели и подогнулись, жаркая волна хлынула по телу, он вдохнул… И тут чья-то рука хлопнула его по плечу:

– Попался, сученыш?! Салки!

Оглянувшись, Жиртрест наткнулся на крохотные и жесткие, как прицел ружья, глаза Рауля. Справа и слева щурились дерганый Дюфа и Юрас с его безумной ухмылкой.

Рауль поигрывал скальпелем. Сталь наливалась багровым в скачущих отблесках пламени.

– Да, толстый… А я ведь предупреждал, – сказал Рауль, перебрасывая лезвие с пальца на палец и опасно приближая руку к животу Жиртреста. – Слушайся папочку. Не лезь поперек…

– Э-э-э?! – Жиртрест выпучил глаза, замахал руками, пытаясь подать знак приятелям, привлечь их внимание к тому, что происходит за его спиной, но слова не шли с языка.

– Страшно? – спросил Рауль и кивнул. – Страшно.

Ласково и жутко улыбаясь, он положил руку на плечо Жиртресту, а другой сделал выпад, полоснув справа налево. Лезвие рассекло толстовку, майку и царапнуло кожу под слоем одежды. Боль ящерицей проскользнула под ребрами. Тяжело дыша, Жиртрест изумленно уставился на свое белое брюхо, вывалившееся между клочьев материи. Кровавая роса выступила по краям царапины.

– Бей жирдяя!

Рауль выбросил вперед руку с лезвием, но Жиртрест отбил, взревел быком, и рыхлый мясистый кулак его опустился на голову обидчику. Рауль покачнулся.

Дюфа и Юрас, как псы, вцепились с двух сторон, и спустя мгновение клубок дерущихся с треском и шумом выкатился на поляну.

Люди завизжали, кинулись врассыпную. Строгий черный круг распался. Чей-то властный голос скомандовал, перекрывая испуганные вопли:

– Разнять! Леонтий, сюда! Держите их!

Несколько рук подхватили Жиртреста, рывком поставили на ноги. Подняв голову, он увидел, как Дюфа и Юрас вяло отбиваются, но черные в капюшонах цепко держат их за локти.

Парней в минуту скрутили и поставили лицом к огню. Рауля на поляне не оказалось. Успел смыться, подумал Жиртрест, и почему-то эта мысль порадовала его.

Человек с посохом откинул капюшон с лица. Жиртрест узнал длинного очкарика из электрички – и ему сделалось смешно. В круге освещенных пламенем мужчин, женщин, детей, подростков он разглядел и девушку, ту, что была с очкариком в вагоне.

В свете костра она выглядела невозможной красавицей, настоящей русалкой. Слегка растрепанной, правда, но с такими сияющими глазами, словно в каждый вставлено по алмазу. Плакала, сразу видно. И чего она такая перепуганная? Жиртрест поймал взгляд девчонки и подмигнул. Просто хотел ее развеселить.

Девушка вздрогнула и поспешила перевести глаза на того, кто стоял в центре круга.

– Связать! – скомандовал очкарик, указывая на парней. Он весь дрожал от непонятного возбуждения. Что-то его, видать, сильно обрадовало. – Леонтий, неси веревки. Сергей, Алевтина! Церемония все равно прервана. Идите все по домам. Ну, что встали?! Расходимся!

– Не рано ли, Вадим Николаевич, отпускаешь? Время детское! – проскрипел вдруг чей-то голос, и тут же раздался противный смешок. Все, кто его слышал, оцепенели. Вадим Николаевич уронил посох, а лицо Алевтины исказилось от страха.

Скрипучий голос, прозвучавший негромко, перекрыл шум ветра, дождя, шелест листвы, все звуки в лесу: он ввинчивался в уши, он заставлял вибрировать каждую молекулу воздуха, от него дрожала земля и мышцы людей.

– Зачем прогоняешь от меня малых сих? – юродствуя, пропел голос.

В толпе заплакал ребенок. Вадим Николаевич упал на колени перед деревянным столбом и, морщась, словно у него разболелись зубы, вглядывался в темную безжизненную массу, свалку тряпья у его подножия. Голос шел оттуда.

– Кто ты? – прошептал он и неожиданно хихикнул. Ему вдруг померещилось, что у столба стоит маленькая беленькая девочка с волосами, как пух одуванчика, и улыбается стылой улыбкой.