Октября 16-го в 11 часов перед полуднем прибыл к нам один баниос со ста лодками, чтобы отвести корабль на восточную сторону Папенберга, где мы в час пополудни стали на якорь, на глубине 18 саженей; грунт – ил. Тщетно просили мы отвести корабль во внутреннюю гавань для починки потому, что оный много претерпел во время тайфуна, прежде коего оказывалась уже течь в нем. Нам отказали в сем не потому, что из Иеддо не прислано на то позволения, но приводили смеха достойную причину, что военный корабль со знатною на нем особою, каков посланник, не может стоять вместе с купеческими голландскими кораблями. Как скоро пойдут в море последние, говорили нам японцы, тогда можете занять их место.

Октября 21-го прислал губернатор толмача уведомить нас, что голландские корабли придут на другой день к Папенбергу, и сказать, чтобы не посылали мы к ним ни под каким видом своего гребного судна, также и не отвечали бы на их салюты, которые отдаваемы будут крепостям императорским, а не нашему флагу. Не имея у себя ни одного золотника пороха, который у нас взяли по повелению губернатора, не могли мы не почесть смешною последней предосторожности. Но если бы и приняли мы салюты на свой счет и имели порох, то и тогда не могли бы ответствовать, поелику оные состояли по крайней мере из 400 выстрелов и продолжались с малыми перемежками около шести часов.

Губернатор приказал нас притом уверить, что он позволит нам по отходе голландских кораблей занять их место, но во внутреннюю гавань не может пустить нас до тех пор, пока не получит на то повеления из Иеддо. Он исполнил обещание свое с точностью. По отходе голландских кораблей, 8 ноября, прибыли к нам на другой день два баниоса со своими для буксирования лодками. Мы вынули якорь и в 6 часов вечера опять положили оный между императорскими батареями, находящимися на юго-восточной и северо-западной сторонах входа во внутреннюю гавань. Расстояние между нами и городом составляло две мили.

Нетерпеливо желал я приступить к починке корабля, сколько возможно скорее, и требовал того настоятельно. Но как позволение свезти посланника с подарками на берег не было еще прислано, следовательно, и корабля не могли мы выгрузить, то предложил губернатор нам китайскую джонку, чтобы поместить на ней посланника с подарками, до получения из Иеддо в рассуждении его позволения. Китайские якори сделаны из дерева, почему мы для большей безопасности послали на джонку свой якорь. Но как каюта на ней была чрезвычайно худа, то и не мог посланник согласиться жить в оной, объявив притом, что и подарков перевести на джонку не можно, которые должны находиться с ним в одном месте. Итак, китайское судно отведено было опять в Нагасаки, и все осталось по-прежнему.

После сего приказал я корабль совсем расснастить и все стеньги и реи отвезти в Кибач, как такое место, которое предоставленным нам осталось и по удалении от оного.

Ноября 24-го известили посланника, что хотя курьер не прислан еще из Иеддо, однако губернатор приемлет сам на себя очистить для него дом, но только с тем условием, чтобы солдат не брать ему с собою. Выше упомянуто уже, что посланник на сие не согласился. Губернатор приказал притом объявить, что он по прибытии курьера из Иеддо, отведет для посланника дом еще просторнее, хотя назначенное жилище в Мегасаки, коему привезли толмачи план с собою, и казалось быть довольно обширным.

Утвердительно полагать трудно, что побуждало губернаторов[76], коих поступки казались быть всегда честными и кои, наконец, во многих случаях показывали свое добродушие, сообщать нам беспрестанно ложные сведения. Так, например: все их обещания вначале прибытия нашего были не что другое, как одни пустые слова. Мы узнали после действительно, согласно с объявлениями Кемпфера и Тунберга, что из Иеддо можно получить ответ через 30 дней; случались же примеры, что и в 21 день совершаем был путь туда и обратно. Но они никогда не хотели в том признаться, напротив того, еще уверяли, что для сего оборота требуется по крайней мере три месяца в хорошую погоду, в настоящее же время года гораздо более.

Все, что губернатор нам ни позволял, делал то, по словам его, сам собою, приемля на свой собственный отчет. Невозможное дело, чтобы он приказал отвести в городе дом для посланника и магазины для подарков, не имев на то особенного повеления. Изъявленная им боязнь, с каковою велел отмежевать нам место для прогулки в Кибаче, доказывает довольно ограниченность его власти. Прибытие наше в Нагасаки долженствовало возбудить всеобщее японцев внимание и было столь важным предметом, что о каждом, даже малозначущем притом, обстоятельстве надлежало посылать донесение императору.

Я уверен точно, что после всякой бытности у нас толмачей отправлял губернатор курьера в Иеддо с извещением о всех переговорах, даже и о словах, бывших часто такого рода, которые могли увеличить японскую недоверчивость и раздражить высокомерие гордого сего народа. Мы узнали после, что Кубо или светский император не хотел ни на что решиться в важном сем деле без согласия Даири. Первый отправлял к последнему нарочных, дабы изведать в рассуждении нашего посольства волю сей важной особы, перед которою благоговеют японцы с глубочайшим почтением. Итак, весьма вероятно, что нагасакский губернатор получал касающиеся до нас повеления из Миако[77], а не из Иеддо. Ни малейшего не имею я сомнения, что спор о взятии почетной посланнической стражи на берег не мог решить губернатор сам собою. От начала переговоров о сем предмете до перехода посланника нашего в Мегасаки, как выше уже сказано, прошел 21 день. В сие время можно получить ответ даже из Иеддо, но из Миако еще скорее.

Посланник наш отправился жить на берег декабря 17-го. Для перевоза его со свитою в Мегасаки прислал князь Физена свою собственную яхту[78]. Судно сие превосходило величиною своею и богатым убранство все виденные мною прежде такого рода. Стены и перегородки кают в разные отделения покрыты были прекраснейшим лаком; лестницы сделаны из красного дерева и выполированы едва ли не лучше всякого лака; полы устланы японскими тонкими рогожами и драгоценными коврами; занавески пред дверьми из богатого штофа; по бортам всего судна развешены в два ряда целые куски шелковых разноцветных тканей. Наружный вид сего судна представится яснее в рисунке, сделанном Левенштерном, нежели мог бы я описать оный здесь словами. Как скоро прибыл посланник на яхту, вдруг поднят был штандарт российско-императорский, который развивался вместе со флагом князя Физена Почетная стража посланника, отправившаяся с ним на яхту, заняла место на палубе подле штандарта.