Турин счел промолчать.

— Найдите добровольцев, чтобы вагон откатить. Да побыстрей разворачивайтесь, пора начинать осмотр места происшествия. — Шорохов кинул взгляд на Турина: — Тебя включать в протокол?

— Как считаешь нужным, — мрачно буркнул тот. — Значит, объявился, наконец, товарищ Глазкин?

— Объявился, объявился! — сплюнул Шорохов, протянул распахнутый портсигар. — Закуривай. Я тебя всё же в протокол включать не буду. Для понятого ты не годишься из-за ясных причин, а от официальных лиц сейчас и без тебя некуда будет деться. Глазкин с собой, наверное, всю краевую прокуратуру притаранит.

Они закурили, отвернувшись друг от друга, каждый думал о своём. Однако следователь прокуратуры прибыл без Глазкина и без ожидаемого окружения, а на вопрос Шорохова сообщил густым басом, что замгубпрокурора поехал в морг и до вечера будет занят организацией похорон, которые сам же и назначил на полдень следующих суток. Якобы родители невесты серьезно заболели, выехать не могут и согласны на похороны здесь. Вот он и примчался как угорелый.

— Отказались, значит, везти её к себе? — спросил Шорохов.

— На Глазкина надеялись. Сами-то немощные для такого дела, — следователь кашлянул, поморщившись то ли от крепкого табака, то ли от своих мыслей. — Но и молодому хлопотно гроб по железной дороге везти. В копеечку станет, и тело покойницы портится на глазах.

— Мне от них досталось, — облегчённо вздохнул и пожаловался следователю Шорохов. — Забросали телеграммами. А ведь доброе дело делал — ждал этого Глазкина, шут его подери, а он прискакал, нахамил и собак на меня спустил!

— Твори добро, без кнута не останешься, — зычно захохотал Тит Нилыч, выглядевший на фоне суетливого, перетянутого портупеей, с пистолетом на боку тонкого Шорохова довольно импозантно.

Следователь был с бородкой, толст и высок, в богатом тёплом, на подкладке плаще, широкополой тёмной шляпе и с зонтиком, которым он то упирался в землю, то небрежно набрасывал на руку. Во рту его дымилась трубка. Следом, отстав на шажок, неотступно следовал его помощник с большим кожаным чёрным портфелем, казалось, готовый вмиг раскрыть его по приказу начальства, выхватить перо из-за уха и строчить, строчить, строчить… Конечно, никакого пера за ухом у помощника не было, но Турин готов был поклясться, что видел его собственными глазами — ему уже на всё было наплевать.

— Городецкий! — Следователь, словно спохватившись, протянул руку Турину, а Шорохову бросил через плечо: — Тот самый ваш знакомый?.. Фома неверующий?

— Он самый.

— Не признаёте, значит, самоубийства? — упёр руки в бока толстяк и бесцеремонно уставился на Турина. — Славненько, славненько… А ведь все мы по молодости грешили этим из-за причины любовных страстей! И в петлю лезли, и стрелялись… Ладно простые муравьи, но и великие личности этим баловались! Горький наш, то бишь Алексей Максимыч, Пушкин, Лермонтов…

— Перебрал, Тит Нилыч, — рассмеялся Шорохов, — дворяне-то на дуэли погибель искали.

— Ты Александра Сергеевича имеешь в виду? — взъярился прямо-таки Городецкий. — Не спорь со мной. Я лучше знаю. Страсть это моя. Я о нём всё перелопатил, всё перечитал; ты зайди ко мне как-нибудь, я тебе такое покажу! Из-за безысходной любви Сашенька, гений наш, отправился на дуэль. Честь свою защищать. А куда ему против офицера? Вот и получается, что шёл на самоубийство.

— Ну, если в этом смысле… — махнул рукой Шорохов.

— Погоди, погоди! — Городецкий, видно, только раззадорился, он давно вынул изо рта трубку. — Ещё один наш идол, тоже Сашенька, он, правда, подобно Есенину, рук на себя не накладывал, но мечтал!.. Мечтал об этом постоянно! А это был тоже гений! Сам Блок! Вспомни только его рассуждения о блистающей привлекательности самой мысли о самоубийстве, о двойниках, которые будто живут в нас. Их в каждом — минимум два. Послушай вот:

— И заколдован был сей круг:

Свои словечки и привычки,

Над всем чужим — всегда кавычки,

И даже иногда — испуг…[29]

Шорохов, скривившись, не к месту захлопал в ладоши. Городецкий кивнул ему, небрежно благодаря, а Турина спросил:

— Увлекались?

— Словоблудие всё это, — буркнул Турин. — Не знаю. Не читал.

— А возражаете…

— Мнение своё имею.

— Теперь, Андрей Иванович, — покачал головой следователь, потеряв всякий интерес к Турину, — теперь, как я понял, без уголовного дела-то не обойтись. — Он пожевал толстыми губами и добавил: — Если, конечно, тому Савельеву, как это?.. Тимофею… ничего не привиделось.

— Ну, знаете!.. — у Турина задёргалась щека.

— А с другой стороны, — затянувшись трубкой и выпустив дым, Городецкий глубокомысленно опустил вниз очи, — если захоронят они покойницу, за эксгумацией дело станет. Хлопотно… Родители согласия не дадут.

— У нас актик имеется, Тит Нилыч! — бурно отреагировал Шорохов и скосил глаза на Турина. — Это официальный медицинский документ, между прочим, а не фантазии какого-то уголовника!

— Уголовника? — сощурил следователь глазки и подозрительно смерил начальника губрозыска с ног до головы.

— Савельев Тихон Спиридонович, он же Тихон, Громило, Молчун и так далее, — старательно начал Шорохов, — не буду утомлять вас перечислением всех его кличек, судим несколько раз, бежал, находился в розыске…

— Клейма негде ставить?

— Совершенно верно.

— Однако… — Городецкий ещё раз обозрел Турина, поджал губы, но Турин решил не вмешиваться в их диалог и даже отвернулся.

Не ожидал он от Шорохова таких откровенно запрещённых ходов. «Хотя, — подумалось ему сразу, — чего тут необыкновенного? Шорохов не блефовал, он вёл открытую и честную игру, отстаивал свою версию, не из-за спины наносил удар, а на глазах, специально разыгрывал интригу при опытном следователе, которому придётся вести уголовное дело, если оно будет возбуждено».

— Я полагаю, — остановился Городецкий перед трамваем, из-под которого всё ещё выглядывали ноги погибшей, — пора оттаскивать это страшилище. — Он столкнул на затылок шляпу, чтобы лучше было видеть, ткнул вперёд пальцем. — Всё-таки какая ужасная смерть досталась бедняжке! Поглядим, как же она смогла туда угодить? А насчёт уголовного дела, Андрей Иванович, ещё следует подумать. Я посоветуюсь с Глазкиным. Павел Тимофеевич — мужчина здравомыслящий, а старичкам, родителям его невесты, видно, всё равно… дочери нет, она, я слышал, с ними и не проживала, так, порхала с ветки на ветку… Конечно, замгубпрокурора — партия заманчивая, но, увы, не судьба… А его мнение, как-никак жениха, хотя и бывшего, многое значит. Я беседовал с ним только что, горе его безутешно. Нужны ли ему дополнительные страдания? Эксгумация, скажу я вам, это!.. Пережить одно, потом такое…

Он усердно задымил трубкой.

Тем временем по команде Шорохова агенты и добровольцы приступили к вагону. То, что предстало глазам, было ужасно: растерзанное, исковерканное месиво из костей и крови смешалось с песком и пылью, обратившись в грязь. Каким образом уцелели ступни высовывавшихся ног, оставалось гадать. Толпа