Ротмистр вытащил пистолет, жестами приказал своим взять хибару в полукольцо и шикнул на Руха: – Куда? Рядом будь.

– Ты мне не указчик. – Бучила обошел кучу сырого валежника и едва не свалился в глубокую яму. Будь он беременным, тут бы, скорее всего, и родил. На дне ямины, увитой бахромой еловых корней, разлагалось мелкое лесное зверье. Жидкая смрадная каша из гнилого мяса, отслоившейся шкуры, роющихся опарышей и голых костей. От миазмов заслезились глаза даже у видавшего виды Бучилы. Он чуть отступил, просыпав в яму комья земли. Лежащая сверху то ли норка, то ли куница, хер ее разбери, шевельнулась, и Рух поспешно заморгал, прогоняя видение. Казалось, разорванное напополам тельце шевелилось от кишащих внутри белесых червей. Бучила удивленно вскинул бровь. Зверек перебирал передними лапами, открывал крохотную пасть и вращал мутным глазом. Хлюпнуло, наружу выпросталось пятнистое, ободранное, изляпанное черной слизью крыло. Поверхность гнилой жижи пришла в движение, чавкая и пузырясь. Рух инстинктивно отдернулся. Происходящее нравилось все меньше и меньше.

– Мертвые и в то же время живые, – прошептала неслышно возникшая рядом Лаваль.

– Есть места, где мертвые поднимаются, но это другое, – откликнулся Рух, не сводя взгляда с бурлящего месива. – Мразина какая-то балует, и я буду не я, если сучаре этой ручонки шелудивые не оборву.

Позади землянки просматривался покосившийся навес, а под ним клетка из неошкуренных еловых жердей. У Руха екнуло сердце. В углу клетки, тесно прижавшись друг к другу, сидели Степан и Филиппка. Перепуганные, окровавленные, но живые! И вроде даже при ушах и носах. Отчим неумело прижимал пасынка к груди и гладил по спутанным волосам. Бучила подавил желание броситься на выручку. Валявшаяся рядом с клеткой черная груда, поначалу принятая за кучу гнилого тряпья, шевельнулась и звякнула цепью. Разложившийся мертвяк с ошметками плоти на почерневших костях и клочками длинных волос, облепивших череп, конвульсивно задергался. Мертвец сгнил насквозь и мог только ползти, цепляясь высохшими руками и чуть слышно скуля. Заложный попытался добраться до Степана, но цепь натянулась, отбросив тварюгу назад.

– Эта гадина по твоей части, упырь, – сказал охрипший от напряжения Вахрамеев. – А вот эти по нашей.

Из-за землянки вышли трое еле ковыляющих падальщиков, раненые и залитые кровью. Остатки засады в овраге, и ничего бы тут страшного, если бы следом на свет божий не выбралось страшилище, коих Рух еще не встречал: мальчишка-подросток, невысокий и щупленький, умерший не больше недели назад, а оттого шустрый и бодренький, с собачьей башкой, старательно пришитой рядом со своей головой. Обе головы были живые, человеческая вращала черными глазами и разевала в немом крике рот, собачья щелкала пастью и пускала зеленую отвратительную слюну. Заложный припадал на бок, и Руху окончательно поплохело. Левая голень мертвеца была заменена на собачью лапу. Два колена, свое и собачье, сгибались и пружинили в разные стороны. Руху на память тут же пришли странные следы вокруг Рычковского хутора: человечий – собачий – человечий – собачий… Как там Филиппка сказал? «Дяденька с собачкой гуляли». Ага, догулялись, видать… Вместо ладоней у мертвяка хищно кривились ржавые иззубренные серпы.

Крик Вахрамеева утонул в залпе, кромку поляны затянул удушливый дым. Пороховое марево унес ветерок, падальщики скорчились на земле. Один еще дергался, подгребая сухую хвою под себя. Человек-собака медленно приближался. Оно и понятно: обычные пули ему нипочем. Рух вспомнил свои обязанности и прыгнул, размахивая Чертовым клинком. А если счастье подвалило и он нечисть всякую с одного удара сечет? Навстречу мелькнули серпы, руки тряхнуло. Ага, сука, жди, меч оказался не из таких, кривое лезвие намертво застряло в грудине у мертвяка. Рух дернулся, чуть не столкнувшись с заложным, серп рванул балахон на груди, собачья пасть щелкнула клыками, опалив лицо кислым смрадом. Сбоку возник Вахрамеев. Бахнуло. Тяжелая пуля отбросила мертвяка, снеся нижнюю челюсть и половину тронутого гнилью лица. Бучила выпустил липкую рукоять Чертова клинка, выхватил верного Поповича, снес собачью башку и, войдя в раж, принялся лупить по чем попало, под звук рвущейся плоти и трещащих костей. Мертвяк пошатнулся и упал. Так тебе, сука! Рух наступил на теперь уж точно мертвое тело и, раскачав, с усилием вырвал Чертов клинок. Вот ведь бесполезная хренотень!

– Теперь в расчете, упырь? – осведомился самодовольно ухмыляющийся ротмистр.

– Ни клята, – огрызнулся Рух. – Падальщик бы тебя точно прикончил, а эта сранина мне – тьфу – на единый хамок.

– Заступа! Заступа! – Филиппка приник к прутьям клетки.

– Я сейчас, обожди, малой. – Бучила, вооруженный сразу двумя мечами, словно затраханный сказочный богатырь, повернулся, собираясь прикончить тварь на цепи. Заложный, оказавшийся бабой, жутко скалился, дергаясь так, что кольцо, вбитое в сруб, держалось на одних только соплях. Рух примерился для удара и, уловив смазанное движение, отскочил, приготовившись к обороне. Тень, выскочившая из землянки, пронеслась мимо с тоненьким криком:

– Не надо! Не надо! Мамочка! – И прикрыла собой лязгающую челюстью тварь.

Рух поперхнулся, опознав пропавшую Варьку – голую, взъерошенную, измазанную свежей кровью и грязью. Образина жалась к девчонке, жалобно прискуливая и тягучими нитками пуская слюну.

– Варвара, ну твою мать! – Рух опустил клинки. – Нет, вы только гляньте!

– Не подходи, не подходи! – Варькины глаза налились угрожающей чернотой.

– Сколько живу, такого не видел. – Подошедший Вахрамеев сплюнул под ноги. Рейтары окружили землянку и ее обитателей.

– Это то, о чем я подумала? – Голос Лаваль мелко дрожал.

– Ага, то самое дерьмо, – согласился Бучила, картинка сама собой сложилась в башке. – Никак Варюшенька мамку усопшую подняла.

– Подняла! – с вызовом крикнула Варька, ничуть не стесняясь бесстыдной своей наготы.

– Ясно теперь. – Рух расплылся в нехорошей ухмылке. – Год назад была обычной соплюхой – вышивки, ленточки, куколки, мечты о прынце на белом коне. А потом мать умерла.

– Он убил ее! – Варька обличающе указала пальцем на сидящего в клетке отца.

– Ведьмой она была, ведьмой! – взревел Степан. – Всю жизнь мне врала! Душу дьяволу продала! Варьку родила, а потом всех детей бесам несла! Роды подгадывала на лето, когда я все время с бортями, а как вернусь – рыдала, волосья рвала, убивалась по-всякому, дескать, умер ребеночек наш! А я, дурак, верил! На могилки ходил, сердце отцовское рвал, а в могилках тех куклы лежали!

– От наивная душа, или и правда мозгов от рождения нет? – удивился Бучила. – Думаешь, почему нечисть лесная тебя, обормота, пальцем не трогала, борти медом полнились и пчел всякий мор обходил стороной? Жена детьми вашими выкупала удачу ради тебя. У всего своя цена, Степка – дубовая голова.

– Неправда! – Степан рванул клетку, хрустнули жерди. – Я за ней проследил, видел, как она дите бесу в лесу отдала!

– Ты совсем