Личностные качества генерал-губернатора — как положительные, так и отрицательные — были столь яркими, что резко выделяли его из серой массы чиновничества. С одной стороны, это был человек талантливый, энергичный, трудолюбивый. С другой — «при всей своей… редкой энергии, огромной инициативе и индивидуальности, Баранов был неудачником. Его выдвигали исключительные обстоятельства: война, смутное время, холерная эпидемия. Напротив, мирная, повседневная обстановка его угнетала и неизменно осаживала после каждого подъема, вызванного особыми случаями» — так отзывались о нем современники. Тем не менее и в повседневной обстановке он со рвением исполнял должностные обязанности. Вступив на пост генерал-губернатора, Баранов объявил нижегородцам, что будет вести приемы по экстренным делам в любое время дня и ночи. Каждый в случае надобности имел право явиться к нему во всякое время и даже обратиться к нему по телефону, возле которого круглые сутки дежурил один из чиновников. Факт удивительный для бюрократической России того времени! С девяти утра его приемная была полна народу. «Высокий чиновник все вопросы решал сразу… Обход ярмарки он производил лично и не менее двух раз в сутки… Старался прийти неожиданно, вдруг, чтобы застать людей врасплох». Он не только сам был энергичен, но умел передавать свою энергию окружающим, в том числе своим непосредственным подчиненным.

Писатель, публицист Владимир Галактионович Короленко характеризовал H. М. Баранова следующим образом: «Игрок по натуре, он основал свою карьеру на быстрых, озадачивающих проявлениях «энергии», часто рискованно выходящих за пределы бюрократической рутины, всегда ярких и почти всегда двусмысленных».[238] Баранова знали как «маленького местного самодержца», «взбалмошного губернатора». В то же время ему были присущи удивительное правдолюбие и уважение к печати. «В бытность Баранова губернатором, во время холерной эпидемии… ему пресса лучше всего помогала бороться со всевозможными вздорными слухами, смущавшими народ. Он настоял на том, чтобы газеты печатали точные, верные сведения о ходе эпидемии в такое время, когда в других городах эти цифры скрывались. Баранов сам верил и других умел убедить в том, что правда спасает, а ложь и обман всегда только губят».

Иногда хороший анекдот лучше характеризует человека, чем многотомные рассуждения исследователей. «В анекдоте часто открывается искрящаяся огнями гениальность человеческой души».[239] Николай Михайлович Баранов являлся центральным персонажем многих анекдотических историй. Особенно упорно по Нижнему Новгороду ходил рассказ об иностранце, который после кутежа с певицами обнаружил, что его обокрали. «Он пожаловался в полицию. Баранов приказал явиться всему хору и спросил, как было дело. Певицы всё отрицали. Тогда Баранов приказал сечь всех подряд, начиная с хозяйки. Когда дошло до третьей певицы, она заголосила: «Хозяйка с Манькой деньги спрятали, а я за всех отвечай?!» К радости иностранца, кошелек с семью тысячами ему вернули. Однако Баранов приказал тут же высечь и его, «дабы гулял, а головы не терял».

Высмеивая отдельные поступки «героя «Весты», его в то же время уважали и даже побаивались. Он являлся, пожалуй, самым популярным нижегородским губернатором. «В Нижнем Новгороде Баранова недаром звали орлом. Говорили, что он действует «вне закона», но слушали и исполняли его приказания, потому что знали, что Баранов всегда брал на себя ответственность и умел защитить своих подчиненных». Так, во время холеры 1892 года, спасая всероссийскую ярмарку не только от эпидемии, но и от связанной с ней паники, Баранов не останавливался ни перед чем. «Когда появились первые признаки зловещих холерных бунтов, Баранов отдает краткий приказ: «Зачинщиков повешу на глазах у всех и на месте». И бунты прекращаются, ибо все знают, что у Баранова дело не разойдется со словом». Не брезговал Баранов и телесными наказаниями. Оправдывая крайние меры, Николай Михайлович писал: «За семь лет моего управления ярмаркой не возникло ни одного пожара, не произошло ни одного убийства, ни даже грабежа».[240]

Как типичный чиновник, Баранов «кормился» за счет Нижегородской губернии. Известно, что особенно крупные суммы он получал от купцов-старообрядцев, милостиво дозволяя им держаться своих обычаев и даже строить запрещенные законом молельни. Так, Максим Горький в очерке о нижегородском купце-старовере Н. А. Бугрове отмечал: «Старообрядец «беспоповского согласия», он выстроил в поле, в версте расстояния от Нижнего, обширное кладбище, обнесенное высокой кирпичной оградой, на кладбище — церковь и «скит», — а деревенских мужиков наказывали годом тюрьмы по 103 статье «Уложения о наказаниях уголовных» за то, что они устраивали в избах у себя тайные «молельни». В селе Покровке Бугров возвел огромное здание, богадельню для старообрядцев, — было широко известно, что в этой богадельне воспитываются сектанты-«начетники».[241] На все это «пресловутый» генерал-губернатор Баранов закрывал глаза, ежегодно получая от Бугрова внушительную взятку (около 40 тысяч рублей). В то же время незаконно полученные деньги не задерживались в губернаторских карманах. «Человек с железной волей в вопросах, которым он придавал государственное значение, Баранов в частной жизни был мягким и на редкость добрым человеком. Весь в долгах, закладывая собственные вещи, он помогал не только знакомым, но еще чаще своим подчиненным». По словам А. В. Амфитеатрова, когда Баранова в 1897 году назначили сенатором и таким образом отдалили от его «вотчины» в Нижнем, оказалось, что у бывшего распорядителя судеб практически нет средств к существованию.

К моменту, когда С. Т. Морозов возглавил ярмарочный комитет, этот человек уже на протяжении семи лет стоял во главе Нижегородской ярмарки. Неудивительно, что ярмарочное купечество далеко не всегда могло с ним ужиться.

Московское купечество еще со второй четверти XIX века ощущало себя мощной силой, и с каждым новым десятилетием это ощущение только нарастало. Представители купеческого сословия обладали колоссальными средствами, широкими связями, личной инициативой и, в последней четверти столетия, поддержкой со стороны государства. Разумеется, они желали влиять на проводимую государством экономическую политику. Однако сделать это было непросто. С одной стороны, коммерсанты регулярно сталкивались с препонами, которые чинились им чиновниками различных министерств и ведомств — как в случае с «племенной коровой», которую якобы купил С. Т. Морозов. С другой стороны, сама эта сила являлась разновекторной: она состояла из целого ряда личностей с разным уровнем образования, разным представлением о народном благе и различными устремлениями.

По словам П. А. Бурышкина, «торгово-промышленную Москву отнюдь нельзя рассматривать, как однородную, политически единомышленную группу. В московском купечестве, как среди лиц русского торгового сословия вообще, были люди разных мнений, разных оттенков политической мысли. Были правые, были и левые. Были крайние правые; были, хотя и не особенно часто, и крайние левые, тесно связанные с революционным движением». Помимо политических делений были деления отраслевые: «аграрии» (то есть купцы, чья деятельность была тесно связана с сельским хозяйством), промышленники, банкиры и т. п. Подобно героям известной крыловской басни, они тянули воз российской экономики в разные стороны, поскольку по ряду важнейших вопросов не могли договориться друг с другом. В связи с этим особенно велика была роль купеческих лидеров. В 1890-е годы одним из наиболее ярких купеческих вождей являлся Савва Тимофеевич Морозов. Роль Морозова на Нижегородской ярмарке была столь велика, что пресса окрестила его «купеческим воеводой».