Когда же наконец Стефан спустился с леди Лэнгдом по лестнице и усадил несчастную в экипаж, Камилла поняла, что ненавидит отца. Она ненавидела его за то, что он слишком часто бывал груб со своей женой, за то, что ребенком она часто просыпалась по ночам от громкого плача матери. Будучи ласковым, любящим отцом, Стефан в то же время проявил себя суровым мужем — слишком суровым для столь мягкой женщины, как леди Лэнгдом.

Когда Камилла очнулась от воспоминаний и вновь поглядела в окно экипажа, то увидела, что телега из Брайдуэлла уже проехала и что ее собственный экипаж также наконец стронулся с места. С удивлением обнаружив, что по щекам у нее текут слезы, девушка открыла ридикюль и нащупала там носовой платок. Боль все еще не проходила. Камилла поняла, что чувство страшной заброшенности и одиночества, испытанное однажды в детстве, в любой миг может подняться со дна души устрашающей мутью и сделать ее беспомощной.

Камилла любила отца нежной, всепрощающей любовью, какую только может питать ребенок к своему единственному оставшемуся в живых родителю. Наделив Стефана Лэнгдома всеми качествами сказочного принца, она закрывала глаза на его мизерные доходы и отнюдь не считала, что виной их бедственного положения является пагубная склонность отца к игре в карты и его врожденная безответственность. Камилла охотно верила отцовским басням о том, что ему постоянно не везет, за ломберным столом — в особенности. Даже оставаясь порой по нескольку дней голодной, девушка не утрачивала своей горячей привязанности к отцу. Впрочем, если в доме не было еды, они голодали вместе. Если их осаждали разгневанные кредиторы, они также сражались рука об руку. Камилла всерьез могла рассчитывать на искреннюю отцовскую любовь, за которую она всегда платила собственной дочерней привязанностью.

И все же стоило девушке хотя бы на миг вспомнить, что есть в Англии такое место, как Бедлам, в ее сердце закипала жгучая ненависть к Стефану. Удивительно, но среди лондонских хлыщей и фатов стало в последнее время модным, заплатив пенни, отправляться на прогулку по сумасшедшему дому и там таращиться с глупейшим видом на несчастных безумцев, чтобы после где-нибудь на балу рассказывать об увиденном. Камилла неизменно поеживалась от страха и омерзения, прислушиваясь к подобным рассказам. До сих пор она не могла поверить, что Стефан был вынужден поручить опеку над ее матерью столь пугающему учреждению. Девушка подозревала, что он просто хотел убрать леди Лэнгдом со своего пути.

Камилла вспомнила, как Стефан, неся на руках свою безропотную, ко всему уже равнодушную супругу, спускался по лестнице к ожидавшему их у крыльца экипажу. Отец поднял ее с постели с поразительной легкостью, настолько сильно матушка похудела и высохла, став лишь жалкой тенью той девушки с живыми и яркими глазами, чей портрет висел над камином в гостиной. Наконец Стефан усадил жену в экипаж и захлопнул за ней дверцу. Леди Лэнгдом повернулась к окну и посмотрела на дочь, которая стояла на выщербленных, словно бы изглоданных временем ступеньках крыльца и обливалась слезами. Но — Боже милосердный! — в первый раз за последние несколько месяцев Камилла увидела, что в глазах матери появилось осмысленное выражение. Медленно, нечеловечески медленно женщина подняла с колен свою иссохшую узловатую руку и, прежде чем карета тронулась, успела помахать дочери на прощанье.

Девочка сквозь слезы смотрела вслед удаляющемуся экипажу, надеясь, что ее мать еще вернется и снова станет о ней заботиться, как прежде. Но, увы, ничего подобного не произошло ни в тот скорбный день, ни после…

К тому моменту, когда извозчик въехал наконец на Нью-Куин-стрит, где располагалась контора Тайлера, Камилла уже успела привести себя в порядок: тщательно стерла слезы, пригладила волосы, легкими движениями пальцев расправила складки на своем темно-коричневом бархатном платье, которое надела именно для того, чтобы угодить Синклеру-младшему (Тайлеру нравились богатые, насыщенные цвета).

Случилось так, что, когда Камилла выпрыгнула из экипажа на Нью-Куин-стрит, Тайлер подошел к окну и выглянул на улицу. Он очень удивился, что девушка решилась выехать из дома в такую ненастную погоду, хотя, насколько это было ему известно, страшно боялась грозы. Между тем уже слышались глухие раскаты грома, и буря явно набирала силу. «Похоже, Камилле опять нужны деньги, — с кислой ухмылкой подумал Тайлер. — Иначе в такой мерзкий денек ее невозможно было бы вытащить из дому!»

Синклер прикинул в уме, какую примерно сумму он мог бы одолжить, а потом украдкой заглянул в бумажник. Продав через подставных лиц ван дер Рису его же собственный груз, Тайлер умудрился сколотить себе целый капитал. Однако Камилле не следует давать больше, чем она обычно просит. Десяти-двенадцати фунтов, пожалуй, будет достаточно. Во-первых, всяк сверчок знай свой шесток, а во-вторых, он не должен вызвать подозрения ни у девчонки, отличающейся, кстати, мнительностью, ни у ее пронырливого папаши.

— Здравствуй, дорогая, — поприветствовал посетительницу Тайлер.

Внезапно Синклер сгреб девицу в объятья и с бешеной страстью поцеловал ее.

— А теперь, — воскликнул он, с притворным возмущением оттолкнув от себя Камиллу, — когда ты получила то, чего добивалась, уходи отсюда! Дай мне остаться наедине с моими счетами и гроссбухами.

Ничуть не обескураженная этой шутовской выходкой, юная леди Лэнгдом не спеша поправила прическу и примирительно улыбнулась.

— Перестань, Тайлер, ты же прекрасно знаешь, зачем я здесь. Не городи чепухи… Отцу опять изменила удача в карточной игре, и мы с ним чуть ли не голодаем. Не мог бы ты одолжить мне немного денег, хотя бы только для того, чтобы купить поесть.

— В самом деле, Камилла? — бесцеремонно расхохотался Тайлер. — Странно, по твоему цветущему личику не скажешь, что вы плохо питаетесь.

— Естественно, ведь румяна, увы, несъедобны. Они годятся лишь на то, чтобы натирать ими мои посеревшие, впалые щеки. Но, поверь, Тайлер, я действительно голодна!

— Ну а мне какое дело? Иди к Ригану, под его крылышком ты куда быстрее сможешь отъесться, чем здесь!

— Дорогой мой! — взмолилась Камилла. — Не будь таким жестоким и, пожалуйста, не заставляй меня повторять просьбу дважды!

— Ну хорошо, хорошо, не буду. Десять фунтов тебя устроят? Больше пока не могу предложить. Месяц на исходе, и нужно во что бы то ни стало выплатить служащим жалование.

— Десять фунтов? — вскричала Камилла. — Ничего лучшего ты не мог придумать?! Говорю тебе, Тайлер, у нас в доме не найдется и корки хлеба!

— Хорошо, пусть будет двенадцать фунтов.

— Пятнадцать и ни пенни меньше!

Тайлер поморщился, но все-таки достал из бумажника требуемую сумму.

— Камилла, — проговорил он с самым серьезным видом, — неужели ты и впредь всегда будешь получать то, чего хочешь?

— Всегда, особенно если очень захочу, — ответила девушка, выхватывая из рук у Тайлера деньги и пытаясь при этом заглянуть в его наполовину раскрытый бумажник.

— Пожалуй, именно этим качеством я больше всего восхищаюсь в тебе. Уж если ты положишь на что-нибудь глаз, то рано или поздно своего добьешься.