«Боевой дух и подвиги пилотов-камикадзе, естественно, вызывают восхищение. Но со стратегической точки зрения эта тактика – продукт пораженчества.

Мудрый военачальник не станет прибегать к таким крайним мерам. Смелая операция по блокаде Порт-Артура во время Русско-японской войны не получала одобрения до тех пор, пока не показала, что имелся шанс спасения ее участников. Их единственной целью было потопить корабли у входа в гавань, но командир, ответственный за операцию, не получал разрешения на ее проведение до тех пор, пока не будут доставлены спасательные шлюпки. Вот пример действий разумного командира.

Другой пример – атаки подлодок-малюток на Пёрл-Харбор в начале войны. Адмирал Ямамото не стал бы санкционировать эту часть операции, если бы не был убежден, что есть хотя бы минимум шансов на спасение подлодок с экипажем из двух человек.

С другой стороны, атаки камикадзе проводились без всякой надежды на спасение. Это явное свидетельство страха перед неизбежным поражением, когда не видели никакого другого шанса изменить ход войны в нашу пользу. Операции ВВС, начавшиеся на Филиппинах, не оставляли никакой возможности для выживания. Когда были потеряны опытные пилоты, для операций камикадзе использовались летчики менее квалифицированные и, наконец, люди, практически не имевшие подготовки».

«Недавнюю войну следует рассматривать под разными углами зрения. Заслуживают особого внимания специфические черты, характерные для японца. Одним из проявлений этой специфики является специальный ударный корпус.

Японская армия была пропитана известной немецкой идеологией, включая восприятие войны как стихии разрушения. Военный потенциал противника, каков бы он ни был, должен быть уничтожен. Война есть столкновение двух материальных сил. Противостоящую силу необходимо уничтожить как можно скорее. Следовательно, солдат следует считать нечеловеческими существами, а просто средствами разрушения. Эта концепция не делает различия между противостоящими силами.

Камикадзе породил такой образ мышления! Не отказывайся ни от чего, что может послужить уничтожению военного потенциала противника. Произносились такие специфические фразы, как „высший долг по отношению к нашей стране“, но те, кто их произносил, никогда не шли дальше материального восприятия войны. Им была совершенно не ведома духовная сторона жизни.

Эти профессиональные военные постоянно стремились уберечь от участия в атаках камикадзе представителей своей собственной касты, наиболее подготовленных для войны. В первую очередь они бросили в чрево войны тех, кто не входил в их клику, – гражданских новобранцев, непрофессионалов, только что закончивших колледжи и университеты.

Печальнее всего то, что японские военные демонстрировали полное отсутствие религиозных убеждений. Командование армии и флота постоянно повторяло такие синтоистские идеи, как „Божественная доблесть его величества“, „Божественная нация“, „Священная война“, „Императорское воинство“ и тому подобные фразы. Но оно пренебрегало такими воистину универсальными понятиями, как любовь, гуманизм и милосердие.

Синтоизм изобилует богами войны, но в нем отсутствуют боги или богини любви. Эти боги войны, торжествовавшие вследствие изоляции Японии, совершенно лишены универсальности. Они не дают, но отнимают жизнь.

Единственный путь войны – разрушение, уничтожение врага всеми возможными средствами – стал самоцелью. Вечным постулатом стало изречение: „Суть жизни состоит в том, чтобы умереть как истинный самурай“. Атаки камикадзе – продукт двух этих феодальных концепций – обеспечивали максимальную эффективность человека и вещи. И профессиональные милитаристы хитроумно стремились извлечь выгоду из такой ситуации».

«Они попытались преодолеть этот дефицит средствами духовного и физического воздействия через тактику камикадзе. Ненаучный способ мышления японского военного присущ и большинству населения страны в целом.

Эта тактика возмещения неизбежно ведет к самоубийству. Ею нельзя гордиться, она позорит народ Японии».

«Среди моих знакомых есть несколько молодых людей, служивших в корпусе камикадзе. Они студенты, и я не обнаружил в них каких-либо нарушений душевного равновесия.

Когда их направляли на фронт под гром оркестров или грубо обращались с ними уже в военной форме из-за их принадлежности к интеллигенции, они просто говорили про себя: „Перетерпим!“ Когда их заставляли участвовать добровольцами в операциях камикадзе и они проходили летную подготовку, зная, что займут место своих опытных товарищей по оружию, они утешали себя внутренним монологом: „Перетерпим!“ Их поведение определялось этим стоическим настроением. Я питаю огромное уважение к такому боевому духу и восхищаюсь людьми, сумевшими его обрести.

Эти молодые люди не могли выразить свое несогласие в конкретных действиях против внешних условий, которые мы, старшее поколение, создали. Но они инстинктивно защищали то, что считали правильным. Если сегодня камикадзе, которые остались живыми, смущает мысль о том, что они следовали ложным целям, то это следствие запоздалых раздумий. Во время войны они руководствовались больше инстинктом, чем разумом. Тогда почти не было возможности поразмышлять».