– То есть в этом смысле ситуация похожа почти буквально – ведь Ковалев также был советником Ельцина по правам человека – на российскую?

– Да, в этом смысле похожа. Хотя в Литве получилось лучше, чем в России. Литва осталась вполне демократической страной, вошла в европейские структуры, и дай ей бог. И экономическое положение в Литве тоже значительно лучше, чем оно было в советское и даже в довоенное время. Правда, имеет место эмиграция, но куда меньшая, чем об этом иногда говорят.

© Мемориал

– Сима Борисовна, при каких обстоятельствах вы столкнулись с таким новым для советского общества явлением, как диссидентство, или, иначе, правозащитное движение?

– Я не могу точно сказать, когда я впервые столкнулась с термином «правозащитное движение». В 1960-х годах, когда шел процесс Синявского и Даниэля, когда поместили в психушку Есенина-Вольпина. Александр Павлович [Лавут] подписал письма в их защиту.

Александр Лавут с внуком Яшей. Чумикан, 1984

© Из архива Симы Мостинской

В 1967 году Саша пошел работать к Израилю Моисеевичу Гельфанду в лабораторию математических методов в биологии, где работал Сережа Ковалев. Они очень дружили. А вскорости был суд над вышедшими на Красную площадь 25 августа 1968 года. Около суда собиралось много народу, и там Сережа познакомил Сашу с Петром Григорьевичем Григоренко. Ну, и они подружились, к Григоренко Саша ходил очень часто, и я иногда вместе с ним ходила. Во всех разговорах и делах живо участвовала [жена Григоренко] Зинаида Михайловна.

В 1969 году 15 человек объединились – потом еще были примкнувшие – и назвались Инициативной группой по защите прав человека в СССР (ИГ). Участники группы отправили письмо в ООН, и по этому поводу было большое собрание в университете. Там Александра Павловича и Сергея Адамовича всячески обзывали. На них очень давили, и вскорости они ушли из лаборатории «по собственному желанию». Саша довольно быстро устроился работать в Центральную геофизическую экспедицию и там работал до самого ареста в 1980 году.

– А не помешало ему то, что у него репутация неблагонадежного?

– Нет, не помешало. А я все время работала в университете, только в вычислительном центре, в отделе матобеспечения ЭВМ.

– А на вашей жизни обстоятельства мужа, его связь с правозащитным движением, его увольнение из университета как-то сказывались?

– Конечно, сказывались. Мне, например, не присвоили звание ветерана труда. У меня нет никаких льгот поэтому, только пенсия, и все.

– Это тогда же или позже было?

– Это было позже, в 1983 году. У нас там очень такая энергичная женщина пошла разговаривать к парторгу: «Почему Симе не дали премию?» А они с одного курса были. Он говорит: «А ты знаешь, чтó она будет делать с этой премией?» А у моей дочери было уже четверо детей (смеется)… Вот такое было. Тогда начинались эти ударники труда, и у меня стажа хватало, всего хватало, но мне это звание не присвоили… В общем, понятно, что из-за Саши – жена «врага народа».

– Александр Павлович рассказывал вам о том, что он вошел в редакцию «Хроники текущих событий»?

– Ну, если и не рассказывал, как-то само собой всегда получалось, что я знала. Я знала, где он сегодня, пошел «по “Хронике”». Он вообще все это говорил, и мне так было легче. Я все переживала, когда его не было, где он застрял. Может, его уже арестовали, а я сижу и не знаю. Так что я всегда знала, туда он пошел или сюда.

– «Хроника» у вас дома печаталась? Или он старался этим дома не заниматься?

– Печаталась. И разбиралась, обсуждали кое-какие вещи. Очень активной была Таня Великанова, она у нас часто бывала, и вообще мы дружили. Сейчас много пишут о том, как информация попадала в редакцию «Хроники» из лагерей. Они на личных свиданиях, например, передавали. На очень тонкой бумаге, такая какая-то самолетная была, вроде пергамента, тоненькая-тоненькая, и на ней убористым почерком, надо было прямо в лупу смотреть, писали текст. А потом эти бумажки заворачивали и глотали. Тот, кто приехал на свидание, глотал. А потом надо было из своего желудка доставать это. И вот эти шарики, они так делали в виде шариков, я не очень много, не регулярно, но иногда помогала разбирать информацию из лагерей, ее же надо было напечатать. И в «Хронике» появился прямо отдел – «Вести из лагерей». Но все-таки я не очень регулярно этим занималась. Я же работала, и детей полно в доме.

– Когда вы впервые почувствовали какое-то давление властей или КГБ?

– Я так точно сказать не могу, но почувствовала. Во всяком случае, вот, пожалуйста, [знака] ветерана труда у меня нет. Но вообще ко мне всегда кругом относились хорошо. Меня ниоткуда не выгоняли, я без перерыва с мая 1956 года работала в ВЦ.

– Каков был ваш с Александром Павловичем круг общения? Он был связан с правозащитниками или был шире?

– Шире. Правозащитников было много знакомых, близких, но на самом деле были и университетские друзья, с которыми мы учились, и вообще много очень друзей было.

– Александр Павлович скрывал свою принадлежность к «Хронике» или это было в дружеском кругу известно?

– Никто из причастных к «Хронике» до 1973 года не ставил под информацией своих фамилий. А когда арестовали Якира и Красина, трое – Сережа Ковалев, Таня Великанова и Таня Ходорович – объявили, что они ответственны за распространение «Хроники». Собрали пресс-конференцию с иностранными журналистами.

– Вам никогда не казалось, что напрасно Александр Павлович занимается этими вещами?

– Мне казалось, конечно! А им нет. Конечно, и я говорила, что все это зря. Ну разве здесь что-нибудь когда-нибудь будет (смеется).

– Вы считали, что это бессмысленно, потому что не принесет никакого практического результата?

– В общем, конечно. Я всегда переживала, что с ним что-то случится, если он поздно возвращался. И действительно бывало. Его однажды посадили в машину и катали по всей Москве, провезли мимо Лефортовского изолятора, потом провезли еще где-то, ну, с намеком. А потом где-то далеко, на Кутузовском проспекте, по-моему, высадили.