Вид отсюда вниз открывался в прямом смысле слова дух захватывающий. У него даже под ложечкой засосало, когда увидел, что прямо под ним обрывается вниз бескрайняя пропасть, пересеченная рваными краями облаков, от которой его отделяет лишь тоненький деревянный настил. Миша отшатнулся от края галереи и прислонился спиной к стене, стараясь справиться с охватившей его паникой. «Тихо, тихо, — твердил он себе. — Они же как-то тут ходят, значит, и подо мной пол не провалится. Ну, надеюсь…» Кое-как придя в себя, он выхватил фотоаппарат и быстро начал щелкать затвором, снимая виды справа и слева от себя. Рискнул даже подобраться поближе к перилам и заснять вид на долину, расстилавшуюся далеко внизу.

Он уже было совсем собрался повернуть обратно, когда услышал где-то над головой голоса. Задрав голову, Миша увидел, что еще выше выстроена другая деревянная галерея, с ярко-красной крышей, края которой загибаются вверх. На ней стояли три послушника в оранжевых одеждах и что-то бормотали, делая пассы руками. Изловчившись, Миша сфотографировал и их, умудрившись не привлечь к себе внимание монахов. Впрочем, они, кажется, были полностью погружены в исполнение своего ритуала.

Один из них взмахнул руками, просыпал что-то вниз — Грушин отшатнулся, чтобы не попало на голову. «Мало ли что за дерьмо они там рассыпают». И вдруг… Мишаня глазам своим не поверил: словно повинуясь рукам монаха, совершенно чистое синее небо пролилось мелким дождем, а затем над скалами загорелась яркими, почти неоновыми цветами радуга. Несмотря на ошеломление, Миша успел заснять и ее, после чего ретировался с галереи, приговаривая про себя: «Ну вы, блин, даете, ребята! Интересно, а северное сияние они тут вызвать могут? А то могли бы офигенные снимки получиться!»

Вернувшись в каменные галереи, Грушин двинулся дальше. Иногда ему приходилось пробираться в полной темноте, иногда струящийся откуда-то сверху, вероятно, сквозь пробитые в камне отдушины, свет слабо освещал помещения монастыря. Пробродив некоторое время, Миша услышал отдаленные раскатистые голоса и ринулся вперед, на звук.

Стараясь ступать как можно тише, он приблизился к каменной арке, за которой открывалось просторное помещение, освещенное множеством чадивших светильников. Осторожно заглянув туда сквозь дверной проем, Миша увидел нескольких монахов в оранжевых одеждах. Все они стояли на коленях, монотонно повторяя слова молитвы на неизвестном ему языке. Один из монахов, вероятно, старший по субординации — Миша мысленно окрестил его товарищем полковником, — расхаживал по помещению, вслух читая что-то в толстенной древней книге. Остальные монахи хором повторяли за ним произнесенные слова.

За спиной полковника располагался пузатый золоченый шкафчик со статуэтками — алтарь, сообразил Миша. Продолжая нараспев произносить слова заклинаний, товарищ полковник разжег большую металлическую курильню, помещавшуюся в центре комнаты. Пламя вспыхнуло ярко-оранжевым цветом. Монахи поднялись с колен и принялись по очереди подходить к огню и протягивать полковнику маленькие прямоугольные хлеба.

Только тут Миша почувствовал, что живот его подвело от голода. Раньше он и не обращал внимания, как страшно хочется есть. Теперь же смотреть на эти лепешки, которые местные вдохновенные дураки, видимо, собрались принести в жертву духам, было мучительно. Он едва подавил желание окликнуть какого-нибудь монаха: «Эй, брателло, я голодный дух, явился за твоей лепешкой. Давай ее сюда и ступай с миром!» И сглотнул слюну.

Главный монах, окрещенный Мишей полковником, начал поочередно бросать хлеб в огонь, продолжая приговаривать что-то. Мишины глаза так и вытаращились — пламя, пожирая кусочки хлеба, меняло цвет, вспыхивало то изумрудно-зеленым, то насыщенно синим. Монах гортанно выкрикнул что-то — и пламя загудело, как будто отвечая ему. Грушин мог бы поклясться, что разобрал в его треске страшный, идущий откуда-то из глубин земли нечеловеческий голос.

— Мать твою за ногу! — выдохнул он и, отшатнувшись от арки, пустился наутек по каменным коридорам.

«Не, понятно, что все это фокусы, — размышлял он. — Но выглядит жутковато. Тут и впрямь немудрено крышей поехать. И жрать, как назло, ужасно хочется».

Петляя по запутанным коридорам, он снова наткнулся на освещенное помещение. Комната (или келья? — фиг знает, как они тут все называют) была пустынна. Однако в центре стоял накрытый стол. Мишин несчастный желудок скрутило спазмом, когда он разглядел блюдо с грудой лепешек, чашу с рисом, дымящийся чайник.

— О-о, приготовились закусить после дружной молитвы, — ухмыльнувшись, пробормотал Грушин. — Ну ниче, поделитесь со странником. Вы же люди святые, не жадные, значит.

Воровато оглянувшись и убедившись, что никто за ним не наблюдает, он кинулся к столу и принялся жадно хватать лепешки. Торопливо оглядываясь на дверь и прислушиваясь, не донесутся ли откуда-нибудь голоса, Миша совал в рот куски лепешек, горсти риса, прихлебывал прямо из носика чайника какой-то странный, отдающий гарью, напиток.

Рези в животе прекратились, по всему телу разлилась приятная сытая истома. Грушина начало клонить в сон.

— Ну, прямо скажем, не ресторан «Прага», но схавать можно, — подытожил он.

Голова его неожиданно сделалась легкой, в суставах что-то приятно покалывало. «Интересно, че это они такое в чай намешали?» — вяло подумал он.

Показалось, или в коридоре и в самом деле раздались шаги? Выяснять это Грушин не стал. Поспешно ретировавшись из хлебосольной кельи, он выкатился обратно и снова побрел по каменным коридорам.

Ну что ж, наснимал он, пожалуй, достаточно, можно теперь и выбираться из этого храма… Саню только найти. Только как? Черт, надо было компас захватить, что ли, ни фига ж не понятно, куда сворачивать…

Он брел в полутьме, наугад, сворачивая то вправо, то влево. Никаких служителей культа больше ему не встретилось. Коридоры становились все уже, а в одном месте ему пришлось перебираться через груду камней. Видимо, он забрался куда-то в необитаемую часть монастыря.

Впереди показался черный провал, а за ним — что-то мерцающее, светлое. Мише снова стало не по себе. Елки, куда это он забрел? Может, прямиком на тот свет попал?

Впрочем, вскоре все объяснилось — он вышел в просторную каменную пещеру. Откуда-то из глубины сводов ее лился рассеянный свет, мерцая на глади подземного озера, расположившегося прямо под обрывом, на котором он едва смог удержаться.

Затаив дыхание, Миша подошел к краю скалы, приблизился к подземному озеру, гладь которого тускло поблескивала мутным металлическим отсветом. Затем по поверхности воды прошла рябь, непонятно откуда взявшаяся, ведь никакого ветра под каменными сводами не было. Грушину показалось, словно из глубины, из-под толщи воды, поднимается бледное свечение. Охнув, Миша поморгал, машинально потер глаза ладонями, гадая, что он такое съел в том пустынном зале, что его так проглючило. Водная гладь на его глазах вдруг стала похожей на экран какого-то прибора — то ли телевизора, то ли компьютера, и Мишу бросило в дрожь — потому что на этом импровизированном экране он вдруг увидел самого себя, Михаила Грушина, тридцати лет от роду. Увидел так ясно, словно ему транслировали хорошо снятый фильм про его собственные приключения.