пересылке я как-то оказался в одной машине с цыганкой, которую за воровство осудили. И пока ехали мы, она по руке мне и нагадала такую вот мою судьбу.

Я ей тогда не поверил, потому что все женщины для меня были как еда и водка. Протяни руку и утоли голод и жажду. Нельзя было через них пострадать, потому что никаких страданий они не стоили. И так было, пока я тебя не узнал. Ты девчонка совсем была, а как ступишь, как взглянешь, так и сердце останавливалось. Как присушила.

Я матери твоей помогал, конфеты носил, потому что хотел на тебя хотя бы посмотреть. Вот никого я не боялся никогда, а тебя, пятнадцатилетнюю, боялся. И приблизиться не смел, не то чтобы силой взять. Ты так умела смотреть, словно одним взглядом на место ставила.

В общем, ты когда учиться в свой Екатеринбург уехала, я запил со страшной силой. Думал бизнес продать или сжечь все свои ларьки даже. Но ничего, продолжал матери твоей помогать. Мне все казалось, что тебе. А потом ты меня позвала, потому что решила бизнес открыть. И вот тут-то я и стал так счастлив, что мне даже страшно было. Не может бог не наказать за такое острое счастье.

Он и наказал. Ты уехала в Москву, а я остался без тебя. Мне и в голову не приходило жаловаться, потому что ты была всего этого достойна. Домов загородных, перелетов на Мальдивы в бизнес-классе, всех этих денег, которые были у Кривицких. Я бы тогда повесился, наверное, если бы не Милка, которая меня подобрала и пригрела.

Она – хорошая баба, Милка, только завистливая. Не могла смириться с тем, что я тебя люблю, а не ее. Ей мало было, что я жил с ней, она все хотела и душу мою заполучить, а та как раз и не давалась, потому что была в другом месте, с тобой. Я все следил за тобой, в интернете про тебя читал, на блог твой подписался, и много лет мне этого достаточно было. Понимаешь? До того самого проклятого дня, когда я тебя увидел.

А дальше я совершил то, что совершил. И никакая тюрьма мне после этого была не страшна. Никто меня не мог осудить больше, чем я сам себя судил. И простить я себя так и не смог. Ты это знай. И того, что сейчас сделала Мила, я тоже простить не могу. Не хочу я прощать, Кира. Я ж не знал, что это она на тебя жалобу написала, что надумала со свету тебя сжить, опозорить на весь белый свет. Я узнал, только когда передачу эту проклятую увидел.

В общем, я принял решение, которое не изменю. Я, конечно, не судья. Чужие грехи судить не должен, и своих достаточно. Но жить эта гадина больше не будет. Ты прости меня, Кира. Что не сберег. Не защитил. Не прознал, что Мила замышляет. Я вообще на нее мало внимания обращал в последнее время. Вместо мебели она в моей жизни была. Больше не будет. На свалку истории эту мебель. Рухлядь, и ничего больше.

Прощай, моя далекая звезда. Больше не свидимся. Непряхин Николай Владимирович».

Больше всего в этом горьком письме Киру поразила именно официальная подпись. Никогда не звала она его по имени-отчеству, да и никто в Малых Грязях так в глаза его не звал. Колькой, Колей, Николаем – да, а вот не Николаем Владимировичем Непряхиным.

– Кирочка, да как же это, – дочитав, заплакала мама в трубке. – Жалко его как. Погибнет ведь в тюрьме, сгинет. Как же он вообще на душегубство осмелился. Ведь добрый же был, хоть и сиделец. И все в нашем городе это знали.

– Вот так, мама, – устало сказала Кира. – Вот вроде и не виновата я в том, что произошло, а все равно себя виноватой чувствую. Глядишь, не позвонила бы я ему тогда, чтобы денег на бизнес попросить, и все бы сейчас по-другому было. Ну да ладно. История не знает сослагательного наклонения. А письмо это ты, мама, порви, а еще лучше сожги. За убийство по пьянке все меньше дадут, чем за предумышленное, а из этого письма явно следует, что Николай осознанно решил Милу жизни лишить. Так что сожги. И забудь. Хорошо?

– Да разве такое забудешь? – вздохнула мама, но Кира была уверена, что поступит она так, как сказала дочь.

* * *

Сегодня должно было состояться первое судебное заседание по делу Киры Плиновской. Сказать, что Машка нервничала, это ничего не сказать. Впервые за всю свою судебную практику она страшилась войти в зал заседаний, а все потому, что интерес к делу был огромным.

Про предстоящий суд писали все СМИ и телеграм-каналы, судебное заседание ввиду огромного общественного интереса было открытым, и уже с семи утра к зданию суда начали подтягиваться журналисты с камерами, репортеры с микрофонами и просто зеваки. Я, приехав на работу к девяти, проходила к дверям сквозь плотную людскую толпу. Неприятное ощущение, надо сказать. В общем, Машке я не завидовала.

Заседание назначили на десять. За пятнадцать минут до этого я услышала на улице возрастающий гул толпы и подошла к окну. Ну да, Плиновская приехала. Вот все и беснуются. К зданию суда подсудимая подъехала на черном «Майбахе». Я улыбнулась. Все-таки эпатаж был свойственен королеве инфоцыган даже в такой непростой для нее ситуации.

Я уже слышала о том, что главная врагиня Плиновской, та самая Людмила Соболева, которая и стала основным источником неприятностей, зверски убита своим сожителем, с которым, по слухам, когда-то встречалась и сама Кира. Сашка рассказывала, что десять лет назад этот же человек напал и на Плиновскую тоже, в результате чего она потеряла ребенка, а он получил тюремный срок. Что ж, не исправился, значит.

Из остановившегося «Майбаха» вышла Плиновская, а также ее муж, бизнесмен Денис Кривицкий, и женщина-адвокат Наталья Угольникова. В судебных заседаниях мы с ней никогда не пересекались, но об Угольниковой я была достаточно наслышана. Адвокатом она считалась жестким и дела проигрывала редко. Я еще раз подумала, что совсем не завидую Машке. Вот уж попала моя подруга, спасибо Плевакину.

В отличие от автомобиля, образ для присутствия в суде Плиновская выбрала довольно сдержанный, я бы даже сказала, лаконичный. Черный плащ с объемным капюшоном на голове, частично закрывающий лицо, черные очки, прячущие глаза, но слегка неуместные, поскольку день сегодня был облачным и дождливым, а потому небо над Москвой с утра затянули серые тучи.

– Елена Сергеевна,