Свет в подвале не горел, и они его зажгли. Катя прошла, лавируя между коробками и тюками к креслу, в котором померещилась ей сквозь несуществующее окошко несуществующая, должно быть, женщина. Но складки холщового чехла на спинке кресла были незыблемы, не примяты. А вот на сиденье что-то лежало…

Это была книга, старая, тяжелая, в обложке, наверно, из настоящей кожи. На ощупь она была очень холодной и влажной – так ведь подвал же!

– Возьмем ее наверх, – одними губами сказал Ворон, и они так же слаженно пошли к выходу, из последних сил удерживаясь, чтобы не побежать, но возле самой лестницы все же побежали. Хорошо хоть Ворон, как истый джентльмен, пропустил даму вперед, и так страшно пыхтел и топотал за Катиной спиной, что та поневоле развила необычайную скорость.

Отдышавшись, они вызволили из заточения Мышку.

– Ну что, крысы вас не больно покусали? – заносчиво спросила она, но потом увлеклась печеньем, а Катя открыла книгу.

Она называлась «Книга святых и грешников» и была издана в Петербурге, в году одна тысяча семьсот девяностом, при правлении Екатерины Великой. Автором значился некто Иаков Борагинский. Насколько Катя могла понять, продираясь сквозь непривычный шрифт и борясь с подворачивающимися «ятями» да «ерами», это был свод апокрифических легенд. Касались легенды, как уже было сказано, святых и грешников, и Катя в другое время с удовольствием занялась бы такой интересной и ценной книгой, узнала бы побольше и про Франциска, проповедовавшего птицам, и про великана Христофора, перенесшего Христа через реку, и про Цецилию, которую полюбил ангел. Но книга раскрылась, словно сломалась, в ее руках, на разделе «Грешники», о которых она и знать ничего не хотела! И варварски загнут был уголок страницы бесценного увража…

«История Апии, нечестивой жены иерусалимской. При жизни Господа нашего Иисуса жила в граде Иерусалиме некая жена по имени Апия, весьма злоязычная и злонравная, лжебогам преклоняющаяся. Прослышав о Христе, зачатом непорочно от Девы, много смеялась сия нечестивая жена, и говорила слышавшим ее: «Если Мария могла понести непорочно, отчего и со мной не станет такого?» В сию же минуту исполнен был воздух вокруг Апии бесами и всякой скверны, как луч солнечный исполнен пыли, ибо бесы суть пыль сама. И сам Враг склонил слух к словам Апии, и сказал: «Дам тебе, о чем просишь». И понесла Апия от диавола плод, как бы яйцо. И завещал диавол ей жизнь бесконечно долгую, пока носит она сей плод, и смерти не будет для нее. Но чтобы избавиться от жизни, тяготившей ее, могла она передать плод той женщине, что согласится сама его носить за право бессмертия. И будет так из века в век, пока не исполнится срок, и тогда из яйца выйдет отродье диавола, сиречь антихрист, и возрадуются во гробех те, кто не дожил до дня сего».

Что и говорить, мастером художественного слова был Иаков Борагинский, живи он в наше время, он и Стивена Кинга бы за пояс заткнул! Катя вздрогнула и обернулась на Ворона. Тот ласково улыбался Мышке, но углы его рта подергивались, как от нервного тика.

– Я провела больше ночей с тобой, чем со своим будущим мужем, – заметила Катя, провожая Ворона в свою спальню. Он что-то пробормотал в ответ, Катя не расслышала.

– Что?

– Говорю, он все еще будущий?

– Он уже бывший. – У Кати сложилось впечатление, что в первый раз Ворон все же что-то не то говорил. Можно себе представить! – И что же мне теперь делать, а?

– Не вопрос. Нужно войти в контакт.

– Ворон! Я боюсь! И потом, я не умею входить в контакт с мертвыми. Я никогда этого не делала, – призналась Катя и почему-то покраснела. И Ворон тоже покраснел. – Что нам делать? Вызвать жулика-экстрасенса? Или батюшку? Лучше тогда экстрасенса, его, в случае чего, будет не жалко. А в фильмах еще устраивают спиритический сеанс, но я с трудом представляю себе, как…

– Аллан Кардель говорит, что лучший и простейший способ – автоматическое письмо.

– Я вижу, ты основательно изучил материалы по вопросу, – пробормотала Катя. – Ну, и что это такое?

– Вы берете в руку карандаш…

– Эй, а почему это я? Может, ты?

– Не-ет, вы! Ко мне потусторонние силы почти равнодушны. И потом, женщина заведомо лучший медиум, чем мужчина.

– Умеете устроиться, – фыркнула Катя. – Дальше? Вот, я беру карандаш.

– И бумагу.

– Мой альбом подойдет?

– Конечно. И… – Ворон нахмурился, очевидно, дословно припоминая ценные советы неведомого Аллана Карделя: – Да, вам нужно сесть так, чтобы ничто не мешало свободному движению руки. И попытаться расслабиться.

– И все?

– Катерина Федоровна, а вам чего бы хотелось? Свечу зажечь, или настойку мухоморов изготовить?

– Не надо мухоморов. Ох, прости меня, Господи… Ну…

Катя была уверена, что ничего не произойдет, но карандаш в ее руке вдруг задвигался так шустро, что она едва удержала его. С возрастающим изумлением Катя смотрела на графитовый клювик, шуршавший по бумаге, но вовсе не слова он выписывал! Он рисовал! Стремительно ложились на альбомный лист жирные штрихи, и Катя уже разбирала очертания сидящей фигуры. Это была женщина – чуть склонена, как бы в ожидании, голова, рука протянута вперед в жесте, одновременно просящем и дающем… Но рисунок тут же исчез в черных завитках и зигзагах, как в ночной метели, и наконец самовольный карандаш перешел от рисования к письму. Не своим, бисерно-четким, но почерком запутанным, тонким, паутинным, Катя написала на чистом листе:

«ПРИХОДИ ОДНА ПРИХОДИ ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА»

Карандаш прорвал толстую бумагу, хрустнул прощально грифель.

– Ну как, получилось?

– А я не знаю. Что должно было получиться?

– Катерина Федоровна, это вы писали?

– Ох, Ворон, все так запуталось… Это писала не я. Рисовала тоже не я. И боюсь, мне все же придется пойти в подвал. На этот раз в одиночестве.

Он ничего не сказал, не сделал попытки удержать ее, и последняя Катина надежда растаяла, как утренний туман.

…Бесшумно проворачиваются тугие, смазанные петли, и вот она стоит на пороге, вздрагивая в такт ударам собственного сердца. Надо включить свет, надо только включить свет, и тогда все станет привычным, реальным, нестрашным – коробки, мебель, картины и книги… Она шарит по стене и слышит вдруг тихий шепот, повторяющий ее имя, и к этому моменту у Кати уже не хватает сил испугаться еще больше, она даже, кажется, рада…

– Катя… Не включай свет. Не включай свет. Иди сюда. Не бойся, Катя.

Она спускается по лестнице, осторожно нащупывая ногой каждую последующую ступеньку. Дверь за ее спиной, впрочем, остается открытой, и теплый поток света льется в подвал из кухни, где так весело блестят сковородки, и на стуле валяется фартук Ворона со смешной оборочкой, и все еще пахнет ванилью и шоколадом. Вернуться бы туда? Но шепот зовет ее, и Катя идет вперед. Не сломав себе шею и даже не споткнувшись ни разу, она останавливается у кресла. В нем и правда кто-то сидит, и Катя не удивляется этому.