— Спасибо. Я и так не слишком озирался.

— Не сомневаюсь. — Никифор криво усмехнулся. — Орел! Но… этого мало, так как с сегодняшнего дня я твой должник. А я не люблю оставаться должен. Так что… баш на баш. Чего ты хочешь взамен за сегодняшнюю услугу?

— Я не оказывал вам услуг, я Машку пытался защитить.

— Знаю. Но все же, раз так совпало.

— Ну, так обещайте мне тогда ее отпустить, сразу, как только она сама этого захочет, и будем квиты. Потому что я-то ведь знаю, как вы умеете расправляться… то есть расставаться, — намеренно оговорился Глеб, — со своими женщинами.

— Так между вами все-таки что-то было?! — забыв про все свои недуги, Никифор приподнял голову от подушки и впился глазами Глебу в лицо.

— Было, — ответил вдруг он. И не успел еще никто среагировать на его слова, как он добавил: — Одиннадцать лет совместной учебы. В одном классе, и день за днем. Я ее еще с косичками помню, так что не могу оставаться сейчас в стороне.

— Хорошо. — Никифор уронил голову обратно. — Я дам тебе такое обещание, но с одним условием… — Он посмотрел на Машу, на Глеба. — А оно такое: если она надумает вдруг уйти от меня, то пусть это будет к кому угодно, но только чтобы не к тебе. Ты принимаешь его?

Глеб задержался с ответом всего на миг. Наверное, только Маша и могла это заметить, потому что понимала, что сейчас должно было твориться у него в душе. И кивнул:

— Принимаю.

— Вот и ладненько. — Никифор едва заметно улыбнулся. — Тогда я клянусь. Ворот! Керубино! Вы это слышали.

— Спасибо, — ответил Глеб. И, не прощаясь, вышел.

Маше очень хотелось кинуться ему вслед. Обогнать и крикнуть в лицо: «Да что же ты натворил?! Если без тебя, то зачем мне вообще нужна такая свобода?!», но тут Никифора куда-то все-таки повезли, и она присоединилась к сопровождавшим его подручным. Однако ненадолго: вскоре двери кабинета закрылись перед ними, впустив внутрь только больного и персонал. Всем, кто не входил в их число, оставалось либо уйти, либо ждать в приемном.

— Ладно, Машка, не дрейфь! — Керубино потрепал по плечу начавшую всхлипывать Машу. — Рана вроде пустяковая, разве что крови вытекло. Вот увидишь, он скоро поправится.

— Хорошо! — сдавленно ответила Маша. А что ей еще оставалось сказать? Не признаваться же, что главной причиной ее слез сейчас является Глеб!

Вскоре Никифорову рану зашили и перевели его в отделение, в персональную палату. Ворот остался подле него верным стражем, а Керубино, по общему решению, отвез Машу домой, отдохнуть и прийти в себя. Туда же он доставил и маму, съездив за ней по указанному Машей адресу.

— Машка! — Мама с порога кинулась к ней, обняла. — Слава богу, на этот раз живы! Но дальше-то что? Я хочу знать вообще, что происходит! Правду, а не байки твои!

— Не сегодня, мам, пожалуйста!

— А когда, наконец? И как мне на работу теперь ходить? Да если бы не твой Глеб…

— Мама!!! — Маша просто взорвалась. — Ни слова мне больше про этого Вакантова не говори! Слышать о нем не хочу! Вообще!!!

— Что, все так серьезно? — спросила вдруг Лучик.

— Считай, что его больше нет, — выдохнула Маша сквозь слезы. И, больше не поддаваясь на уговоры что-либо рассказать, прямиком отправилась к бару.

А наутро ее разбудил звонок в дверь.

— Кто там? — с опаской спросила Маша.

— Машка, это мы, Керубино с Воротом.

— Ну, если вы, то входите. — Маша открыла. Конечно, эти тоже могли заявиться к ней не с добром, теперь в этой жизни всего можно было ожидать, но вроде голоса у них были не злые. Хотя и какие-то странные. И вид тоже… Как только Маша их увидела, так сразу поняла: что-то произошло! И вряд ли хорошее. — Привет! Вы чего здесь? Да еще сразу оба?

— Машка, — Керубино не то вздохнул, не то всхлипнул, словно большой ребенок, и сообщил: — Никифор Львович умер. В больнице, где-то полчаса назад.

— Как?!! — Маша и сама от себя не ожидала, что может так бурно среагировать на эту новость.

— Сказали — сердце! Рана-то была пустяковая. Но как он переволновался вчера! Я ему еще в машине таблетки давал, и вроде как все прошло. Но недавно, под утро, ему стало хуже. Резко вообще! Его сразу в реанимацию перевели, и там… — То ли верный подручный, то ли просто любящий пес, Керубино не смог продолжить.

Маша тоже сорвалась на слезы, уткнувшись лицом ему в грудь. Кем был для нее Никифор? Что она испытывала к нему? Почему-то именно сейчас перед ее глазами вставали картины: то он любуется ею в обновке, то идет к ней с улыбкой, ясно дающей понять, что не с пустыми руками, а с очередным дорогим подарком. То подает ей руку, чтобы вместе зайти в казино. Или еще куда-нибудь — рядом с ним перед Машей открывались любые двери. Нет, каким бы этот человек ни был, а Маша успела увидеть от него много хорошего, и он по-своему ее все же любил! И, осознавая это, Маша искренне сейчас горевала. Ненамного меньше, чем оба его верных бандита, которых она сегодня пригласила войти в свой дом. И, периодически всхлипывая, поила их попеременно то виски, то чаем, пока они вместе, втроем, приходили в себя после полученной новости.

В особняк к Никифору Маша больше не возвращалась — ей, последней официальной любовнице почившего босса, больше там нечего было делать, особенно среди собравшихся родственников. Но вот на похороны к нему она пришла. Не смогла не прийти. Стояла в сторонке, с лицом, закрытым густой вуалью: кто ее уже знал — те знали, а остальным разглядывать было незачем. И так какой-то представительный мужик в очень дорогом костюме попытался сунуться к ней со своей визиткой. Избавило от него Машу только появление Керубино. Одного — Ворот был занят чем-то возле могилы.

— Машка, когда все начнут расходиться, ты задержись на секундочку. И как я пойду, иди за мной. Надо будет потолковать, — негромко сказал ей Керубино над самым ухом.

— Хорошо, — так же тихо ответила Маша, даже не пытаясь сейчас представить, о чем у них может пойти речь.

Впрочем, какие бы она предположения ни строила, а все равно бы не угадала.

— Вот! — оказавшись с ней наедине в тихой кладбищенской аллее, Керубино сунул руку за отворот своего пиджака. У Маши, увидевшей это движение, первой же мыслью мелькнуло, что он ее сейчас пристрелит. Но вместо пистолета Керубино вытащил на свет увесистый сверток размером с кирпич. — Возьми, это твое! Родственникам и так теперь хватит, из-за чего глотки друг другу рвать.

— Что это? — Маша попыталась взглянуть, но Керубино остановил ее:

— Не рассыпь. Дома распакуешь. Тут все твои драгоценности, которые тебе Никифор Львович дарил. И они тебе по праву принадлежат! Хотя бы уже потому, что только ты одна и горевала после его смерти, а эти, понаехавшие, даже кислой рожи состроить не соизволили. Эти цацки нигде не засвечены, я сам их из сейфа вытащил, еще до нашествия этой всей саранчи, так что бери и пользуйся. И еще… Мы тут с Воротом посоветовались. Ну, насчет той клятвы, что Никифор Львович с условием Ваканту давал. Так вот, Машка, никто, кроме нас, этого не слышал. Никифору Львовичу теперь все равно. А ты Вороту жизнь спасла, и Вакант на нашей стороне честно отвоевал. Кто его вообще знает, чем бы все кончилось, если б не он. Так что мы с Воротом порешили: живите дальше оба, как хотите. Даже если и вместе. Считайте, что не было сказано ничего.