– А не сушить если, да сразу в обжиг?

– Ты, Никола, нелепицы не голоди! Говаливают: смыфлен, а невесть чего как скафефь! Ластлескается фе, и тлуды все – псу под хвост. Без суфки – никак нельзя!

– Так эти-то сделал?!

– Так и на эти влемени школько уфло! Тень, што ли, думаефь, один?! Фалаф, вон, плифлось ставить, цтобы внутли тепло было да сохли помаленьку хоть килпицики! Потом уже – ф охонь. Ты бы, чем нелепицы голодить, баньку стопил. Вифь, вон, совсем исмалался. – Только сейчас Булыцкий обратил внимание на то, что и без того неказистые лохмотья товарища перепачканы глиной вперемешку еще там с чем-то. – Да и вфей бы выпалить, – продолжал тот. – Заели смелть как!

– Баньку стопим. Есть-то хочешь?

– Давай! – кивнул Никодим. – Уш сколько не зламши толком. Так, сухали, да колешки. Смех, а не халц!

– Наяривай! – Тут же появилась Матрена, наполнившая плошки мужчин свежесготовленной кашей.

– Ты, Матрена, к Твердовым сходи да попроси баньку натопить, – обратился к ней трудовик. – Своей, вишь, пока не обзавелся, – уже к Никодиму обратился он.

– А каска-то холоса, – расплылся в улыбке тот, обнажая покалеченные десны. – Тут, са тепя, гофаливают, Алену Твелдову отдают? – резко сменил он тему разговора.

– Не твое дело, – буркнул в ответ тот.

– Мосет, и не мое, да только сля ты на нее собацисшся, – забросив в рот новую порцию варева, он, кое-как размяв ее уцелевшими зубами, почти не жуя, заглотил ее. – Ладная она, та только попеременилась, как вдовой стала, а тут еще и от Тверда весточка нехорошая.

– Чего вдруг умным стал таким?

– Не умным, а вазным. Я тепель – Николин, – гордо подбоченился одноглазый. С дворовыми Агены знаюсь теперь, они и рассказали.

– Это ты плинфу так делаешь, – насупился Николай Сергеевич.

– Так то – пока ты в томе Твелда зил, – развел руками тот.

– А с ним-то что? С Твердом?!

– А мне поцем снать? Цто слыхивал, то и ласскасал.

– Чего это вдруг ты заботливый стал такой, а? – чуть перекипятившись, отвечал пожилой человек. – Чего вдруг поучать решил?

– Не ладно это, кохда людины друг об друге худо думают. Вот ты пло Алену нефесть цего мыслись. И она пло тебя. А оба латные. Оба сфетлые.

– Мудрый, что ли?

– Ну, мудлый. Только моя мудлость – она от зизни моей. И у тебя мудлость, только по зизни твоей она длухая. Тепе пы хоть заховолить с ней поплобовать. Оно федь дело лешенное узе, говаливают. Твелда вон здут та зенят вас.

– Ты-то откуда знаешь?

– Так все кому не лень ховолят!

– Спасибо тебе, – вдруг совершенно искренне обратился к нему Николай Сергеевич.

– Да на сдолофье, – пожал плечами тот.

Дверь распахнулась, и до слуха мужчин донесся задорный смех и звуки шагов. Несколько секунд, и в комнату вошли Милован с Матреной. Раскрасневшиеся от смеха, они, впрочем, разом утихомирились, едва напоровшись на тяжелый взгляд Николая Сергеевича.

– Весело, да?! – метая молнии прошипел он на парочку, да так, что даже и Милован, стушевавшись, разом побледнел. – Сказано же было: сватов засылай! А то, вон, гляди, кому другому Матрену отдам! – при этих словах Милован, оскалившись, чуть подался вперед, а девушка, покорно склонив голову, как показалось Булыцкому, даже улыбнулась, что ли… – Уж я отучу до свадьбы гулять! – Пенсионер, упершись руками в стол, попытался встать на ноги, но тут же тяжелая рука Никодима легла ему на плечо, не давая подняться.

– Не самай, – негромко, но твердо отчеканил калека. – А тебе, – обратившись к девушке, продолжил тот, – слам вести так. Никола теперь – человек увасаемый! Поди!

– Руки! – рявкнул было пенсионер, но клешня гончара с такой силой стиснула плечо, что в глазах потемнело от боли, и пожилой человек с легким стоном снова приземлился на скамью.

– Поди, тебе сказано! – уже теперь Никодим, повысив голос, глянул на девушку, да так, что та поспешила скрыться с глаз долой. – И ты, – кивнул он бородачу. Тот, не вступая в спор, резко развернувшись, вышел прочь.

– Ты кто таков, в доме чтобы моем хозяйничать?! – зло выдавил преподаватель.

– Я – госць, – спокойно отвечал мужик, – а ты – дадон!

– Чего?!

– Того, цто власть поцувстфофал и ласкомантовался сласу! Так не поялин ты, и не заносись!

– Чего?!

– Того, что софет тепе от целофека снаюсехо. Я фон о себе тосе невесть цего удумал. А Боха не опманесь! Бох он казтому испытание по-своему устлаивает. Выделсит – нахлада. Сломится – до лиха недалече.

– Заношусь, говоришь?! И тебя что приютил, заношусь, стало быть, да?! – резким движением стряхнув-таки руку оппонента, поднялся на ноги пенсионер.

– Не ловня я тепе, – сбавил обороты Никодим, – та только и я кое цему науцить моху; лись бы ты до науки той охоц пыл.

– О чем это ты?

– А о том, цто в гнефе своем и слеп, и хлух, и хлуп. А по-моему, как в хнеф скатился, так и все, плопал. Тут и до лиха неталеце. В хнефе кохда людина, так и тьяволу – подалок. Челес такого тела челные тволить – тело милое! Ты тела-то латные тволишь; вон о силотко тволовой посаботился, та свадьбу на милом ей по цину устлоить лесил – усе слафа Боху. Вон как ты ласолался, так и залтелась; узе за то одно по хлоб зизни благотална тепе путет!

– Меня бы еще кто спросил, кто мне мил-то…

– Воля на все Бошья, – пожал плечами его собеседник. – Оно, ешли по сутьбе ладится так, то и нечего напелекол пелеть, а ты… – Мужик раздосадовано махнул рукой: чего, мол, с тобой говорить-то!

– Может, то здесь воля Божья, а там, я откуда, поперву у парня с девкой спрашивают, а потом уже…

– Ну, так и фосвращайся туда, откуда ты! Сдесь то цего сидифь та налод муцишь, а?!

– Если бы я только мог…

– Детки с шенкой там, цто ли?

– Нет уже женки-то. Извели. Детки да внуки.

– Хочефь томой, к своим? – осторожно поинтересовался гончар.

– К своим – да, домой… – Он задумался, словно примеряясь; а хочет ли на самом деле вернуться назад, ко всем этим псевдобоярам, служкам, да БКМ, или нет. – А домой и не хочу. Нечего мне там делать. Кто я там? Да буян, которого только потому и терпят, что мальцов за «спасибо» наукам поучает. А так, кто хочет, тот ноги и вытирает. Там – сыновья да внуки. Здесь – вы все: ты, Милован, Матрена, князь. Те, нужен кому я. А там – убогость. Здесь я нужен, да толк с меня есть, там – потешный. Нечего мне там делать. Здесь мое место.

– Ну так и не клуцинься тогда попусту.

– Плинфы дай, до лета. Хоть на две печки, – не желая вступать в ненужную дискуссию, Булыцкий перевел тему в другое совсем русло.