– Бог простит, – усмехнулся собеседник. – И я прощу, ежели закручивать так научишь, – напоминая как ловко пенсионер завалил стражника, попросил Тит.

– Научу.

– Пойдем. – Детина распахнул дверь, и все трое вошли в дом.

Там, внутри, уже было душно накурено ладаном, а в самом помещении было светло от зажженных повсюду свечей. Хозяин и присутствовавшие ходили молча, стараясь как можно меньше производить шуму, и головой к красному углу лежал убитый, наспех прикрытый рогожкой.

– Ну? – разом встретили вошедшего все присутствовавшие.

– Ульян то, – кивнул в сторону усопшего детина. – С Твери суконник обнищавший. В Московию бежал, да не прижился. Вот и стал нищенствовать. Чистая душа, без греха смертоубийства, – глядя, как облегченно принялись креститься все присутствующие, добавил тот.

– А точно то? – покосившись на пришедших, вопрошал сам дьякон. – Тут ведь ошибиться ну, никак нельзя. Не можно, чтобы на кладбище с душами чистыми вдруг смертоубийца или какой другой грешник оказался, – как показалось Булыцкому, с раздражением даже, посмотрел на визитеров хозяин.

– Он, – толкая вперед мужичка пробасил Тит. – Знавал, говорит, покойного.

– Звать-то как? Кто таков? – недоверчиво щурясь, оскалился священнослужитель.

– Онисимом кличут, – прижав к груди шапку, торопливо поклонился мужичок.

– Так знавал, говорят, Ульяна? – с нажимом вопрошал Феофан.

– Мож, и знавал, – неуверенно пожал плечами пришедший. – Оно бы хоть одним глазком взглянуть, все вернее было бы.

– Ну, так взгляни, – хозяин подошел к лавке и подозвал Онисима. Тот, торопливо перекрестившись, робко двинулся вперед. – Он или нет? – откинув рогожку, поинтересовался служитель.

– Отведи, отец![87]– жалобно заскулил тот, отчаянно закрываясь руками. – Вот насмотрелся ужо на убиенных, что мочи нет.

– Да ты морду-то не вороти! – видя, как мужичок, отвернувшись, еще и лицо руками прикрыл, словно бы боясь усопшего, прикрикнул Феофан. – В доме, чай, дьяконовом! Все одно, что у архангела под крылом.

Аргумент сработал, и гость, убрав от лица руки, боязливо посмотрел на лицо мертвеца.

– Он! – снова спрятав лицо руками, пискнул Онисим.

– Да ты получше погляди-то! – почему-то рассердился хозяин дома. – Чего увидеть успел? Или вспомнишь чего, раз знавал его.

– Пятно у него, – неуверенно тыча себе под правым ухом, и показывая точное место, торопливо продолжил визитер, – с рождения, говаривал.

– Сам откуда знавал его? – удовлетворенный беглым осмотром, поинтересовался служитель.

– Наниматься приходил, – торопливо, словно стараясь как можно скорее прекратить эту неприятную для себя процедуру, отвечал суконщик. – А у меня у самого ртов – во! А после Тохтамышевого похода и не осталось ничего; слава Богу, что животы уберегли. Помогал, чем мог; все одно – душа православная, да, вот… – пожал плечами тот.

– Ступай, Онисим, – кивком указал на дверь дьякон.

– Благодарю. – Поспешно поклонившись и перекрестившись, торговец юркнул прочь. За ним тут же последовал и Тит.

– Омовение совершить надобно бы, – статно кивнул Феофан, едва лишь только мужики исчезли. – Вы чего здесь? – видя, что ни Милован, ни Булыцкий не торопятся уходить, сверкнул глазами дьякон.

– Прости, отец, – поклонившись, шагнул вперед Милован, – просить пришли омовения обряд совершить.

– Родственники, что ли? – подозрительно, почти люто взглянул на гостей священнослужитель.

– Зипунишко отдал Ульяну, – сам не зная зачем, шагнул вперед Булыцкий. – Должен остался ему, стало быть.

– Как так вышло-то; и зипун отдал, и должок за тобой остался? – впервые за все время разговора оживился дьякон.

– Ну, – пожал плечами пенсионер, – сдается, что попутали меня с ним из-за зипуна того.

– Так то сдается-то, – холодно отвечал хозяин.

– Мож, и так, – прогудел дружинник. – Коли твои слова верны, то и слава Богу. А, коли нет, то и родственники теперь[88]. Омыть бы его нам.

– Так пусть он, – кивая на преподавателя, отвечал Феофан. – Тебе чего здесь надобно? – насупился он, в упор на Милована глянув. При этих словах аж голова закружилась у Николая Сергеевича. Уж и прожил столько лет, уж и почти мертвяков вытаскивал после битвы за Москву, а все равно от мысли одной только, что к убитому прикасаться придется, аж мурашки по коже побежали.

– Так и мы с Николой, – так Богу угодно стало, – ближе братьев стали уже, – к несказанной радости Николая Сергеевича, пожал плечами бородач.

– А задумали как чего? – подозрительно прищурился служитель, но, вдруг, переменившись в лице, махнул рукой, – делайте, раз нужным считаете. Бог в помощь.

– Благодарим, отец, – разом поклонились гости.

– Сукно да поясок, – вам в помощь, – коротко кивнул священнослужитель. – Да воля Божья. Делайте, что удумали.

– Благодарим, отец, – снова поклонились визитеры.

Откинув прочь рогожу, укрывавшую тело, друзья сразу же увидали несколько кровоподтеков на груди.

– Вона как, – пробурчал Милован, ловко орудуя ножом и разрезая одежды убитого. В районе грудины, из-за обильного кровотечения материал настолько плотно прилип к коже, что высвободить его удалось, только как следует рванув тряпку. Противно затрещав, ветхая льняная материя разошлась, оставляя клок, прикрывший собой рану. Хмыкнув, Милован принялся терпеливо отмачивать ткань, отдирая ее с кожи. Живо управившись, бывший лихой показал товарищу три свежие раны: одну – длинную, словно бы кто-то бил наотмашь, желая распороть грудную клетку противника, да промахнулся, лишь полоснув лезвием несчастного. Вторая – тоненькая, но достаточно глубокая; видимо, поняв ошибку, нападающий попытался пырнуть жертву прямо в сердце, но опять же, из-за отсутствия квалификации, лишь серьезно, но поранил свою жертву. Третья – самая зловещая; в правой части, прямо под грудью чернел бугорок. Словно кто-то одним мощным ударом в спину пронзил насквозь несчастного, да так, что клинок, легко прошив жертву, выскочил с другой стороны, не оставив даже и шанса выжить. Но это был уже следующий удар. А пока, хоть и крови потерял бродяга, а все смог, развернувшись, броситься прочь.

Две смертельные раны пришлись в спину. Одна – от лопатки до лопатки; видать, погнавшись за тикающим прочь Ульяном, душегуб снова попытался бить наотмашь, да лишь распорол тому кожу, сбив с ног. Вторая, и, судя по всему, смертельная, пришлась в правую часть чуть пониже лопатки. Тут уже – от всей души. Убийца, похоже, обрушился на беспомощно распластавшегося на снегу мужика, со всего маху вонзая кинжал прямо в районе лопатки. Сила удара была такова, что на коже осталась отметина в виде синяка и отпечатка гарды[89]. Этот удар и добил несчастного. Вот что понял Булыцкий из негромких отрывистых комментариев товарища, сосредоточенно работающего с телом. Наконец, когда омовение было завершено, Милован подвязал нижнюю челюсть убитого и порывшись в карманах, положил на глаза два тяжелых медяка.