Турецкие спаги кружились вокруг русской пехоты. Они с четырех сторон облепляли каре, стараясь где-либо пробить густую щетину русских штыков.

В этих атаках не было никакого плана. Спаги гарцевали на своих прекрасных конях. Одни безрассудно налетали на каре, другие, опустив поводья, стреляли на всем скаку из пистолетов.

Лосев только смотрел, откуда налетит турок. Он излишне суетился, и его кафтан был мокрехонек от пота.

– Не прозеваем, ваше благородие, увидим! – говорил сзади Огнев.

Лосев понимал, что Огнев хочет сказать другое: «Не суетись зря!», но никак не мог стоять так спокойно, как те, кто был знаком с этими лихими атаками.

Уже солнце висело почти над самой головой, а турки продолжали наседать. Яростные, безудержные атаки турецкой кавалерии стоили им многих жертв. Поле, пригорки – все было усеяно трупами людей и лошадей. Перед 1-й ротой апшеронцев лежало десятка два убитых турок. Лосев старался не смотреть на них. Одна раненая лошадь время от времени все подымала голову и с тяжелым храпом падала вновь, пока наконец не затихла совсем.

Чуть в стороне лежал придавленный убитым конем спаг. У него, видимо, была сломана нога, он кричал, но никак не мог выбраться из-под коня. Вот налетела новая очередная волна спагов, – они мчались не разбирая дороги. Когда и эта волна схлынула, крики раненого умолкли.

Лосев видел раненых и среди своих. Некоторые мушкатеры уже стояли с перевязанными головами. Нескольких солдат, зарубленных турками, уволокли в глубь каре. У старика мушкатера из 1-го капральства спаг перерубил руку – она висела, казалось, лишь на сукне кафтана.

Лосев пока что был невредим.

Турки все-таки не оставляли надежды прорвать эти плотные четырехугольники союзников.

В задний фас каре батальона Хастатова как-то ворвалась толпа спагов. Еще миг – и в эти ворота вольются новые полчища, и все погибнет. Слышно было, как с треском лопнул барабан, – музыканты, стоявшие в середине каре гренадер, видимо, были опрокинуты влетевшими в него турками. Все спаги, которые были поближе к этому каре, сразу устремились туда. Но стоявшие сзади апшеронцы пришли на помощь товарищам, и турки, прорвавшиеся внутрь каре, пали под ударами русских штыков.

И тогда турки так же стремительно отхлынули назад, как неудержимо рвались вперед. Спаги один за другим мчались к лесу. Через несколько минут вся турецкая кавалерия неслась назад, словно убедившись, что все усилия прорвать каре союзников напрасны.

В каре вздохнули свободнее.

– Вот так всегда у них: если попрут вперед – река не река, – ничто не задержит. А выскочил на поле заяц, кинулся в сторону один конь – и все побежали назад. Смехота! – говорил, выезжая из каре, полковник Шершнев.

Союзники наконец смогли двинуться вперед. Люди устали стоять на одном месте и теперь с удовольствием шли, разминая ноги, вытирая рукавами потные лица.

Дойдя до леса, союзники не рискнули пойти через него – Суворов приказал охватить лес с двух сторон.

Каре шли так спокойно, как на ученье.

Из лесу толпами повалили турки. Они бежали по направлению к Фокшанам, до которых оставалось всего семь верст.

Эти последние семь верст оказались наиболее трудными: за лесом тянулись густые заросли терновника. Колючки царапали руки и ноги, рвали одежду. Люди и лошади утомились продираться сквозь цепкие кусты. Только в одном отношении было хорошо: в зарослях почти не беспокоили турки.

Но вот проклятый терновник кончился. Снова вышли на открытое поле. Вдали, верстах в двух, были Фокшаны. Турки ждали неприятеля, сидя за небольшими укреплениями и рвами. Их конница ускакала на фланги, чтобы не мешать огню пушек.

Союзники выровняли свои каре и пошли на штурм Фокшан.

Подпоручик Лосев уже узнал ярость турецких кавалерийских атак, не раз отбивал занесенную над его головою кривую шашку спага, отстреливался, колол штыком, но еще никогда не стоял под ядрами. Теперь Лосева отделяла от этого лишь небольшая черта: в турецком лагере издалека были видны пушки. Еще миг – и турки, конечно, начнут стрелять. Ухо с тревожным нетерпением ждало этого первого выстрела.

И он раздался.

У Лосева словно что-то оборвалось внутри, но вместе с тем ему стало как-то легче: вот, началось, назад не воротишь.

С гуденьем и ревом пронеслось ядро.

– Малость не угодил!

– Ишь, как оно, проклятущее, ударило!

– Вона как ревет! – оглядывались солдаты.

Ядра рвались одно за другим. Подпоручик Лосев поймал себя на том, что под ядрами как-то хочется нагнуть голову, и вдруг сделалось до противного сухо во рту.

– Чего башкой киваешь, ровно конь от овода? Не отмахнешься! – бурчал на молодого солдата ефрейтор Воронов. – Хоть кланяйся, хоть не кланяйся – не помилует! На все Божье веление!

А Лосев тоже невольно наклонял голову и думал: «В меня! В меня!»

– В Смоленский угодило!

– Вон пожалило. В четвертой роте, никак… – зашумели кругом. Все оглянулись.

Но долго рассматривать было некогда – впереди вспыхнуло «ура»: первая линия пехоты уже бежала на окопы, чтобы поскорее выйти из артиллерийского огня, поскорее сблизиться с врагом.

Апшеронцы последовали их примеру.

Войска Осман-паши не выдержали дружного натиска союзников и побежали. Несколько сотен янычар, засевших в укрепленном монастыре Святого Самуила, еще пытались защищаться, но их мгновенно выбили и оттуда.

Победа была полная.

Теперь наконец-то Суворов мог спокойно встретиться с принцем Кобургским – за все десять часов боя они не съезжались вместе и еще ни разу вообще не видали друг друга. Суворов ехал к принцу в той же простой канифасной куртке, в которой он был в бою, и в старых ботфортах. На куртке у него висел только один Андреевский орден.

Вместе с Суворовым ехали командиры линий – генерал-поручик Дерфельден и генерал-майор Позняков. Командира второй линии князя Шаховского тяжело ранило в бою. Сзади за генералами трусили адъютанты и ординарцы.

Если бы не тела убитых, не лошадиные трупы, попадавшиеся на каждом шагу, фокшанское поле было бы похоже на ярмарку: всюду стояли сотни повозок с разным добром, белели наметы опустевшего турецкого лагеря, по полю бродили табуны лошадей, верблюдов, ослов, которых турки не успели угнать с собою.

Где-то там, впереди, куда ускакала, преследуя врага, союзная конница, еще слышались одиночные выстрелы, а здесь уже думали о мирном отдыхе: солдаты ставили ружья в козлы, сбрасывали пропотевшие кафтаны, разувались. Артельные старосты сразу же взялись разжигать костры – варить кашу.

Солдаты, принужденные в каре целый день жаться друг к другу, теперь с удовольствием сидели и ходили свободно, поодиночке.

Вон мушкатер несет большую охапку дубовых веток, нарубленных для костра. Вон уже босиком – успел сбросить сапоги – бежит молодой солдат и радостно кричит своим: «Дяденька Максимыч, шестая рота воду нашла!» Вон толпа солдат с хохотом и шутками старается окружить стадо овец, которые испуганно мечутся по полю.