ТЬМЫ НЕ БЫЛО. Это обстоятельство настолько потрясло Думминга, что он попросил ГЕКСа проверить еще раз. Ведь там должна быть Тьма! А иначе как можно вообще понять, что там есть свет?

В конце концов он решился рассказать о казусе остальным волшебникам.

– Там должно быть полно этой самой Тьмы, а ее почему-то нет, – уныло повторял он им. – Только Свет, и… Не-Свет. И свет-то какой-то странный.

– В смысле? – поинтересовался Аркканцлер.

– Как вы, конечно же, знаете, сэр,[42]существует обыкновенный свет, который движется примерно со скоростью звука…

– Верно. Достаточно взглянуть, как ползут тени по земле, чтобы это уяснить.

– Именно так, сэр. А еще есть метасвет, который никогда никуда не движется, потому что уже везде присутствует.

– Иначе мы не смогли бы увидеть темноту, – пояснил Главный Философ.

– Точно. Но во вселенной Проекта присутствует лишь один тип света, и ГЕКС полагает, что этот самый свет движется со скоростью сотен тысяч миль в секунду.

– И кому он такой нужен?

– Эээ… В той вселенной просто нет ничего быстрее света.

– Глупости, ведь… – начал было Чудакулли, но Думминг поднял руку. Чего ему сейчас особенно не хотелось, так это начала препирательств.

– Умоляю, Аркканцлер! Эта вселенная делает все, что в ее силенках. Просто доверьтесь мне хотя бы один раз, ладно? Я и сам знаю, что такая скорость совершенно невероятна. Но ТАМ, похоже, это работает. ГЕКС уже исписал на эту тему множество страниц. Почитайте, если кому-нибудь интересно, а меня увольте от ваших вопросов, господа. Договорились? На первый взгляд все кажется абсолютно логичным, но едва вы начинаете задумываться, то сразу ум за разум заходит.

Он просительно сложил руки, после чего постарался принять рассудительный вид.

– Все действительно выглядит так, словно Проект обезьянничает, подражая настоящей вселенной.

– У‑ук.

– Прошу прощения, – сказал Думминг. – Просто образно выразился.

Библиотекарь кивнул ему и заковылял прочь, постукивая костяшками пальцев по полу. Волшебники проводили его опасливыми взглядами.

– Ты в самом деле думаешь, что эта штука, – Декан кивнул на Проект, – с ее луноотталкивающей водой и мирами, крутящимися вокруг солнца…

– Насколько я смог уяснить, – прервал его Главный Философ, просматривавший записки ГЕКСа о зубодробительной физике Проекта, – если ты со скоростью света путешествуешь в карете и кидаешь вперед мячик, то…

Он перевернул страницу, пробежал глазами несколько строчек, приподнял брови, перевернул страницу еще раз, словно в надежде найти что-нибудь, что прояснило бы недоразумение, и сказал:

– …То твой брат-близнец будет… На пятьдесят лет старше тебя, когда ты вернешься домой. Как-то так.

– К твоему сведению, близнецы всегда одного и того же возраста, – холодно заметил Декан. – Именно поэтому они и близнецы.

– Посмотрите на мир, над которым мы работаем, сэр, – сказал Думминг. – Его вполне можно рассматривать как два склеенных черепашьих панциря. У такого мира нет ни верха, ни низа, но если воспринимать его как двуединый мир с общими солнцем и луной, которым приходится стараться за двоих… По-моему, получается правдоподобно.

И он съежился под испепеляющими взглядами волшебников.

– Ну, в каком-то смысле, – попытался закончить он.

Казначей украдкой сцапал описание физических свойств Круглого мира, соорудил себе колпак из титульного листа и принялся читать остальные…

ЕСЛИ У СВЕТА ЕСТЬ СКОРОСТЬ, ТО ПОЧЕМУ БЫ ЕЙ НЕ БЫТЬ И У ТЕМНОТЫ?

Резонный, кстати, вопрос. Давайте посмотрим, куда он нас приведет. В 60‑х годах прошлого века одна компания, поставляющая оборудование для биологических лабораторий, начала рекламу некоего приспособления для микроскопов. Когда вам нужно рассмотреть что-нибудь в микроскоп, вы должны сделать тончайший срез того, что собираетесь исследовать, положить его на предметное стекло, поместить стекло под линзу микроскопа, посмотреть в окуляр на другом конце трубы, чтобы понять, что же такое вы туда положили. Но как сделать такой срез? Хлебный нож тут явно не поможет. Если вам нужно отрезать что-нибудь мягкое (например, печень), задача будет не из тривиальных.

Впрочем, с нарезкой хлеба за обедом частенько возникает та же проблема.

Чтобы отрезать кусочек печени, нужно зафиксировать ее таким образом, чтобы она не выскользнула из рук. Вы заливаете печень парафином, затем с помощью микротома (что-то вроде миниатюрной машинки для нарезки ветчины) отрезаете тонюсенькие ломтики. Помещаете их в теплую воду, потом лепите на предметное стекло, удаляете парафин растворителем и наконец рассматриваете образец. В общем, ничего сложного…

Однако устройство, которое предлагала компания, вовсе не являлось новым микротомом. Это было нечто, что охлаждало парафин во время резки, не давая ему плавиться от трения и предохраняя тем самым от повреждения хрупкие образцы. Решением проблемы должно было стать широкое вогнутое, словно суповая тарелка, зеркало. Вы складывали в нее кубики льда, а зеркало должно было сфокусировать холод на вашем образце.

Возможно, вы не увидите в этом ничего такого. Очень может быть, вы сами, частенько рассуждая о «возрастающем невежестве толпы», задергиваете штору, чтобы «не пустить в дом холод», а заодно темноту[43].

В Плоском мире такие штуки действительно имеют смысл. Многое из того, что в нашем мире является чистой абстракцией, там обретает плоть и кровь. Например, Смерть. Или Тьма. В мире Диска вам реально придется задуматься о таком предмете, как скорость Тьмы, и о том, каким образом свет, движущийся со скоростью 600 миль в час, уступает ей дорогу[44]. В нашем мире подобные понятия именуются «привативными», то есть означающими отсутствие чего-либо. Они не наполнены собственным содержанием: знание существует, невежество – нет; тепло и свет – существуют, а холод и темнота – нет. Они не овеществлены.

Мы так и видим озадаченное лицо Аркканцлера, понимая, что углубились в самые что ни на есть недра человеческой психики. Да, вы можете замерзнуть до смерти, и слово «холод» вполне подходит для обозначения отсутствия тепла. Без привативных понятий мы разговаривали бы как какие-нибудь инопланетяне с планеты Зог. Однако нельзя забывать, что такие понятия не более чем удобное сокращение.