вместе, мы бы пережили это и были бы счастливы. Но это было несправедливо по отношению к тебе, и… Прости. Я хотел бы покончить со всем до того, как дошло до этого.

Я понимаю, как он, должно быть, думал, что сможет сделать счастливыми и меня, и свою семью.

— Черт возьми, Элиза. Я бы сказал тебе, если бы знал как, — говорит он хриплым от эмоций голосом. Он качает головой и сглатывает. — Я до сих пор не знаю, честно. Может быть, это не имеет значения, мы все равно попрощаемся после свадьбы.

Он делает глубокий вдох, снова смотрит на небо, как будто следит за часами, хотя еще не настолько торопится уходить. Я не знаю, доверять ли ему. Он всегда был человеком, который опаздывает из-за того, что выходит из дома с десятиминутным опозданием.

Он чешет подбородок, глядя в небо, а не на меня.

— Чем ближе полнолуние, тем труднее контролировать себя. Это проклятие моей семьи. И, насколько я знаю, я становлюсь таким же диким, как моя тетя. Я уже причинил всем боль своим возвращением. Тебе больше не следует выходить на улицу по вечерам.

— Ты никогда не причинял мне боли, когда мы были в лесу… — начинаю говорить я, но останавливаю себя. Я вроде как предполагала, что сны были чем-то большим, чем просто сны. Как будто они были явно о нем, даже если я сначала не узнала его в них.

Он прищуривает глаза.

— Что? О чем ты говоришь?

— Ничего, извини. Просто сны, которые мне снились.

Шон отталкивается от стены, им движет любопытство.

— Какие сны?

— Как я встречаюсь с тобой здесь, как я нахожу тебя в лесу. Все те разы, когда я видела тебя в лесу, и мы… я-я имею в виду тебя, — я начинаю жестикулировать и тут же останавливаюсь.

Он отступает на шаг, как будто я опасная сумасшедшая или чудачка, готовая трахнуть любого волка, которого я только что встретила в лесу. Как будто он не совсем волк.

— Ты встречал меня в лесу? — я увиливаю и морщусь, пытаясь не копать себе могилу неосторожными словами. — Или это сон. Я почти уверена, что это был просто сон.

Шон выглядит совершенно сбитым с толку. Он как бы стряхивает все с себя, и я не виню его за то, что он тоже не хочет разобраться в снах.

— Послушай, я просто хочу, чтобы ты знала, я сожалею обо всем. Вот почему я не мог сказать тебе, где я был. Кем я был. Почему мы…

Он замолкает, но я знаю слова, которые он не скажет. Почему мы не можем быть вместе.

Возможно, нашим отношениям всегда было суждено закончиться. Вот почему его семья и слышать не хотела о том, чтобы он привез меня домой. Возможно, он всегда считал, что рассказать мне — это то, что всегда будет тем, что сломает нас.

Я сглатываю и двигаюсь вперед, преодолевая расстояние между нами. Я подхожу ближе и понимаю, что трансформация уже почти охватила его.

Зубы уже выглядят немного острее. Вдоль линии подбородка, лба, рук начали медленно проглядывать следы шерсти и усов. Я вижу, как удлинились и стали толстыми, темными его ногти, как от этого остаются синяки на костяшках пальцев.

Несмотря ни на что, я протягиваю руку и осторожно касаюсь его лица. Он закрывает глаза и выдыхает, выглядя так, словно изо всех сил старается не наклониться навстречу моим прикосновениям.

Я запускаю пальцы в его волосы, обхватываю ладонями лицо.

— Итак, что нам делать со всей этой историей с волком?

С остекленевшим блеском уязвимости в глазах Шон осторожно спрашивает:

— Как ты думаешь… это то, что ты могла бы принять?

— Шон… — я сглатываю. Глядя в его темно-карие глаза, я вижу это. Страх, что он был прав, скрывая все от меня. Это не было тем, что он держал в секрете, чтобы причинить мне боль, даже если таков и был результат. — Может быть, мы могли бы разобраться с этим. Попробовать, — так же нерешительно предлагаю я, в конечном итоге сдерживая то, что было у меня на сердце.

— Да? — он кивает, выглядя исполненным болезненной надежды и все еще неуверенным.

Мои руки уже запутались в его волосах, я наклоняю его лицо к своему и прижимаюсь поцелуем к его губам.

Мой лоб касается лба Шона, и я глубоко вздыхаю, звук почти сливается с хором немногих оставшихся сентябрьских сверчков. У меня сжимается горло, как в конце долгого плача.

Я провожу языком по его нижней губе, а затем по краю его зубов. Шон наклоняется навстречу поцелую, и через несколько вдохов он становится более глубоким, полным зубов, скользящих по коже, покусывающих.

Низкое рычание вырывается из его груди в мою и заставляет волосы у меня на затылке встать дыбом. Укол страха под кожей, желание взглянуть на небо тянет меня прочь, прочь от поцелуя.

Затем он сдвигает все мое тело, демонстрируя неожиданную силу. Я издаю тихий писк удивления, когда он поднимает меня на руки, впиваясь хваткой в мою задницу, и притягивает меня к себе, мой живот прижимается к его бедренным костям.

И кое-что еще. Чем дольше я остаюсь прижатой к Шону, целуя его, тем более очевидным это становится, сильно впивающийся в мой живот. Я отодвигаюсь ровно настолько, чтобы освободить место и обвести контур его затвердевшего члена сквозь джинсы.

— Ты милый, — говорю я ему, хотя бы для того, чтобы увидеть, как румянец заливает его щеки, когда он отводит от меня взгляд. Он еще симпатичнее, когда застенчив.

— Если бы ты только знала, что ты делаешь со мной, — он вздыхает, и я прислоняю голову к его ключице, слушая приглушенное сердцебиение.

Завтра свадьба. У нас не так много времени, чтобы сделать вместе все, что я хочу. Я хочу привести его в свой коттедж и свернуться с ним калачиком на диване на вечер, хотя рационально понимаю, что это невозможно.

У него, должно быть, похожие мысли, потому что он целует меня в макушку с видом завершенности.

— Я должен отвести тебя на пивоварню как можно скорее, может быть, ты сможешь позвонить кому-нибудь, чтобы тебя забрали оттуда. Надеюсь, кто-нибудь не из моих родственников, — он морщится, делая неопределенный жест остальной части себя: — Ты же не хочешь видеть меня так близко к полнолунию. Это уже достаточно плохо.

Мое сердце сжимается. Я не хочу расставаться с ним в этот момент, чувствуя, что он все еще что-то скрывает от меня.

В такой уязвимый момент я