– Потом расскажу. Мы недавно о его личности беседовали с другим афганским полковником.

– Случаем, не с Тафизом?

– Именно с ним, товарищ генерал…

– Вот интересно… – генерал заинтересовался.

– И что Омар? – Вид у майора Солоухина был загадочный, словно он приготовил новоиспеченному генералу сюрприз в подарок.

– Омар сообщил, что сегодня утром был похищен полковник Тафиз. Их сотрудник… Утром в городе патруль видел ваши машины. ХАД интересовался, не видели ли вы чего-то странного по пути, поскольку у разведчиков взгляд должен быть острым. Я обещал узнать, как только вы вернетесь. Вот, в принципе, и все… Да, я еще удочку забросил… Аккуратно, чтоб не спугнуть. Насчет того, что имам Мураки, возможно, жив и здоров, чего и нам желает… Или не желает…

– А вот это, товарищ генерал, зря… И что Омар? Какова реакция?

– По-моему, был сильно озадачен… Спросил только, есть ли у нас какие-то данные на этот счет. Я ответил, что есть только предположения. А почему зря?

– Потому что имам Мураки действительно жив и здоров и главный хранитель его здоровья, или, по крайней мере, один из главных, – полковник Омар…

– Та-а-ак… – протянул генерал. – Выкладывай!

Майор Солоухин выложил на стол магнитофонную бобину.

* * *

Майор Солоухин решил, что генерал Раух подставил себя под удар, высказав так неосторожно свое предположение в разговоре с полковником Омаром. Раух в ответ на опасения только посмеивался. Его приподнятое настроение такие предупреждения испортить не могли.

– В Кабул завтра едете? – спросил Солоухин.

– Завтра.

– Мы постараемся уже сегодня сработать на опережение. Необходимо захватить полковника Омара. И допросить его с применением психотропных средств.

– Подставить меня хочешь? – напрямую спросил Раух. – Я еще погоны не получил, а ты уже намереваешься меня их лишить? Омар – это не Тафиз. Здесь такой шум поднимется… Он – вне нашей компетенции… Должность не та… Да и захватывать его придется только с боем…

С последним Солоухин не согласиться не мог. Полковник Омар не добирается до места службы без бронетранспортера сопровождения.

– Так сделаем… – решил генерал, все еще сидящий в полковничьих погонах. – Я в Кабуле с нашими специалистами все обговорю. Пленку им дам прослушать. А руководство пусть уже само решает, как нам себя вести. В крайнем случае, свяжусь с тобой, передам инструкции. Но без моего согласия активных действий не предпринимай. Это приказ… Понял?

– Так точно, товарищ генерал. Но меры безопасности для вас лично все же разрешите мне обеспечить.

– Какие еще меры?

– До Кабула как добираться планировали?

– Как обычно, три часа на машине…

– Объявите об этом. Прикажите машину готовить. А полетите вертолетом…

Раух пожал плечами.

– Зачем?

– Если Омар уже знает о ваших, как вы сказали, предположениях, на вас будет объявлена охота. Они не могут поставить под угрозу срыва такую громадную по своим масштабам и эффективную по действенности операцию. Нам всем необходимо быть предельно осторожными. Тем более вы состоите в списке, который душманы объявили. Убрав вас, они добьются сразу двух целей. А два зайца всегда выгоднее одного, это и в Советском Союзе, и в Афганистане понимают одинаково. Послушайтесь меня, товарищ генерал…

– Ладно, уговорил…

* * *

Следственная бригада, которая разбиралась с причиной возникновения пожара в палаточном городке, пришла к однозначному решению, что имела место диверсия. Продуманная, аккуратная, рассчитанная на то, что огонь быстро перекинется с палатки на палатку и в итоге сгорит весь городок. Помешало отсутствие ветра. Даже в легкий ветер все могло бы быть именно так, как было рассчитано. Причем преступник действовал очень грамотно, и это, естественно, был не простой уборщик, каким оказался убитый часовым афганец, убегающий из палаточного городка. Второй афганец найден так и не был. Следственная бригада автоматически приняла в производство и второе дело. Хотя по убийству лейтенанта Степанкова должны были бы работать другие следователи. Но звонком из Кабула пришел приказ. Военная обстановка требует расширенной специализации…

Майор профессор Коновалов, написав целую папку протоколов после бесед с участниками пресловутой операции по уничтожению каравана, улетел раньше других, никому не сообщив своих выводов или даже предположений. Но, так сказать, завещал присматриваться к окружающей обстановке и в случае повторения похожих явлений просил немедленно сообщить ему. Координаты, естественно, оставил и Рауху, и Солоухину, и даже командирам десантников и мотопехоты.

Оставшиеся следователи проводили допросы обслуживающего персонала – больше четырех десятков работников. Долго, нудно, без пользы, хотя и с обильным потом, поливающим протоколы. Обслуживающий персонал, как ему и полагается по уровню образования, русского языка не знал. Следователи, как им полагается по тому же уровню, не знали языков народов Афганистана. Переводчика следственная бригада с собой не взяла. Использовали имеющихся в наличии переводчиков – штабного и спецназа ГРУ, которым приходилось общаться с подозреваемыми и по-таджикски, и по-узбекски, и по-пуштунски, и на фарси, и на языке дари.[27]Единственной зацепкой в этих разговорах могло быть ярко выраженное отношение к уничтожению имама Мураки, поскольку это уничтожение пока официально считалось состоявшимся. Но отношение у всех было отрицательным, если не сказать яростно-отрицательным. Подозревать было некого… То есть подозревать можно было всех…

Но зацепиться, как оказалось, не за что…

* * *

Старший лейтенант Вадимиров получил еще одно письмо. Теперь от жены…

Письма военнослужащие обычно читают сразу, на ходу, едва только выйдя за порог почты, расположенной в торце штабного здания – настолько каждому не терпится побыстрее познакомиться с весточкой из дома. Александр Владимирович же сразу читать не стал, потому как не был уверен в том, что сумеет проконтролировать выражение своего лица. Он вообще не любил, когда посторонние наблюдают его личные эмоции.

Уединившись в своей палатке, старший лейтенант сел на кровать и положил письмо на колено, накрыв его рукой так, словно ладонью пытался прочитать что-то или, по крайней мере, ощутить то, что ощущал отправитель письма. Но никакого особого чувства не пришло. Тем не менее Вадимиров долго еще не решался вскрыть конверт. Потом все-таки вскрыл. Стал читать…

Что бы мать ни думала, что бы она ни говорила, старший лейтенант был уверен, что внутренние ощущения человека подделать невозможно. Можно подобрать слова, тщательно и продуманно выстраивая их одно за другим, но даже это не сделает письмо теплым. А он чувствовал от письма именно теплоту. Жена рассказывала, что отправила сына к матери в деревню, рассказывала о своем быте, о подругах, которых Вадимиров хорошо знал. Вроде бы все просто, обыденно и, наверное, скучно для человека постороннего. Но он чувствовал во всех этих простых словах и теплоту сердца, и тихость домашнего уюта. И никак не верилось в то, что писала ему мать.