До чего же прекрасно он все это изложил, прямо как в увлекательнейшем детективном романе, где напряжение шаг за шагом нагнетается, интрига закручивается и закручивается все изощреннее, и вот наконец наступает кульминация. Думаете, у папаши Стоукера захватило дух от волнения? Ничего подобного, он недовольно заворчал:

— То есть мне пришла телеграмма.

— Да, сэр.

— Так бы, черт возьми, сразу и сказали, а то развели турусы на колесах, никак остановиться не можете, будто в опере поете. Давайте.

Дживс со сдержанным достоинством передал ему послание и удалился, унося поднос. Стоукер принялся вскрывать конверт.

— Я этому Глоссопу в жизни ничего подобного не скажу, — объявил он, возвращаясь к прерванной дискуссии. — Если он сам пожелает прийти ко мне и извиниться, я, может быть, и…

Он издал звук, похожий на писк игрушечного надувного утенка, когда из него выходит воздух, и умолк. Челюсть отпала, он глядел на телеграмму с таким выражением, как будто вдруг обнаружил, что гладит тарантула. Потом с его уст сорвались слова, которые даже в наше распущенное время я считаю решительно неподходящими для дамского слуха.

Полина порхнула к нему с такой нежной дочерней заботливостью, чело истерзано страданием и скорбью.

— Папа, что случилось?

Старик с шумом хватал ртом воздух.

— Дождались!

— Да чего дождались-то?

— Чего? Ты спрашиваешь, чего? — Чаффи вздрогнул. — Сейчас объясню. Родственники решили опротестовать завещание Джорджа.

— Не может быть!

— Еще как может. Прочти сама.

Полина вникла в документ, потом растерянно подняла глаза.

— Но если им это удастся, плакали наши пятьдесят миллионов.

— Еще бы не плакали.

— У нас не останется ни цента.

Чаффи дернулся и ожил.

— Повтори! Ты хочешь сказать, вы потеряли все свои деньги?

— Похоже на то.

— Отлично! — вскричал Чаффи. — Великолепно! Грандиозно! Потрясающе! Гениально! Чудесно!

Полина вроде как подпрыгнула.

— Слушай, а ведь и правда!

— Еще бы! У меня ни гроша, у тебя ни гроша. Давай прямо сейчас, не теряя ни минуты, поженимся.

— Давай!

— Ну вот, теперь все встало на свои места. Теперь никто не будет сравнивать меня с лордом Вотвотли.

— Пусть только посмеют!

— После такого известия лорд Вотвотли сразу бы испарился.

— Не сомневаюсь. Только пятки бы сверкали.

— Но это же колоссально!

— Просто чудо какое-то!

— Никогда в жизни мне еще так не везло.

— И мне.

— И главное — в ту самую минуту!

— Именно!

— Потрясающе!

— Гениально!

От их искреннего юного ликованья у папаши Стоукера перекосилась физиономия, будто чирей на скуле вскочил.

— Да прекратите вы этот позорный детский лепет и послушайте, что я скажу. Вы что, совсем спятили? Какую чушь ты несешь — мы потеряли все свои деньги. По-твоему, я буду сидеть сложа руки и не подам апелляцию? У них нет ни малейшего шанса. Старина Джордж был так же нормален, как я, это засвидетельствует мой друг сэр Родерик Глоссоп, величайшее светило английской психиатрии.

— Никакой он тебе не друг.

— Стоит ему только появиться в суде, и все, что они состряпают, лопнет как мыльный пузырь.

— Не будет сэр Родерик свидетельствовать в твою пользу, ведь ты поссорился с ним.

Папаша Стоукер стал надуваться, как индюк, или, если хотите, как воздушный шар.

— Кто сказал, что я с ним поссорился? Да у нас с сэром Родериком Глоссопом самые сердечные, дружеские отношения, покажите мне недоумка, кто посмеет в этом усомниться. Подумаешь, случилось пустяшное минутное недоразумение, с самыми близкими друзьями такое бывает, но все равно мы с ним как родные братья.

— А если он не придет к тебе извиняться?

— Чтобы он пришел извиняться ко мне? Об этом и речи быть не может. Само собой разумеется, приносить ему извинения буду я. Я считаю себя человеком чести, и, если я осознал, что был не прав и обидел своего лучшего друга, я всегда готов это искренне признать. Конечно, я извинюсь перед ним, и он примет мои извинения с тем же великодушием, с той же широтой души, с какой я их принесу. Сэр Родерик Глоссоп чужд мелочности. Через две недели он приедет в Нью-Йорк и потрясет всех своим выступлением в суде. Как называется гостиница, в которой он остановился? «Морские дали»? Сейчас же позвоню ему и договорюсь о встрече.

Пришлось мне вмешаться.

— Его в гостинице нет. Я это доподлинно знаю, потому что Дживс пытался дозвониться до него, но не смог.

— А где же он в таком случае?

— Не могу сказать.

— Но где-то же он должен быть?

— Должен, — согласился я, сочтя логику его рассуждений здравой. — И где-то он, несомненно, находится. Вы хотите знать, где? Очень возможно, что уже в Лондоне.

— Почему в Лондоне?

— А почему нет?

— Он собирался ехать в Лондон?

— Не исключаю такой возможности.

— Вы знаете его лондонский адрес?

— Не знаю.

— Кто-нибудь из вас знает?

— Я — нет, — сказала Полина.

— И я тоже, — сказал Чаффи.

— Никакого от вас от всех толку, — рассвирепел папаша Стоукер. — Ступайте прочь! Мы заняты.

Эти слова были адресованы Дживсу, который снова возник в кабинете. Удивительная у этого человека особенность: вот вы его сейчас видите, и вдруг его нет. Вернее, наоборот: вот его нет, и вдруг вы его видите. Болтаете о том о сем и вдруг ощущаете чье-то присутствие, а это, оказывается, он и есть.

— Прошу прощения, сэр, — сказал Дживс. — Я хотел переговорить с его светлостью, всего минуту.

Чаффи махнул рукой. Вконец расстроился, бедняга.

— После, Дживс.

— Хорошо, милорд.

— Мы сейчас немного заняты.

— Понимаю, милорд.

— Я уверен, найти человека столь известного, как сэр Родерик, не составит никакого труда, — заключил папаша Стоукер. — Его адрес значится в «Кто есть кто». У вас есть «Кто есть кто»?

— Нету, — сказал Чаффи.

Стоукер воздел руки к небесам:

— Ну, знаете!