— Не возражаете, если я сыграю? — Джозеф проскользнул на последнее оставшееся место. Я едва сдержалась, чтобы не выругаться. Голос в моей голове предупредил меня, что он попытается разрушить все мои планы, и в то время это казалось правдой.

— Я, черт возьми, против, — прорычала я.

— Любой может присоединиться, если у него есть ставка, — ответил Лепольд, и это было правдой. Правила игры за игровыми столами не допускали личной вражды.

Джозеф вытащил из своих лохмотьев полбуханки черного хлеба. Это вызвало несколько удивленных возгласов и множество голодных взглядов. Хлеб выглядел таким свежим, какого мы не видели уже много месяцев, а черный хлеб в Яме был редкостью, примерно, как золото в темноте. Я знала, что не я одна спросила себя, откуда у него хлеб. Я могла бы спросить его. Я хотела спросить его. Я хотела знать, чем он занимался в течение последнего месяца.

Очевидно, он получил его от управляющего. Плата за все твои секреты.

— Я бы сказал, что этого достаточно, — сказал Лепольд, облизывая губы при виде хлеба. Остальные игроки, похоже, согласились. — Игрок с самой высокой ставкой выбирает игру.

Джозеф посмотрел на меня, и я поняла, что, черт возьми, он собирается сказать. У меня уже тряслись поджилки, когда он это сказал:

— Доверие.

Для меня это был новый опыт. До этого дня я играла в Доверие только с Хардтом и Изеном за столом. Они знали меня достаточно хорошо, чтобы понимать, что я гораздо более коварна, чем любой бросок костей. Эта группа игроков отличалась от них. Они играли по-другому. И они меня не знали. Джозеф, с другой стороны, пытался загладить свою вину. Мы оба знали, что он на моей стороне, и каждый раз, когда мы играли друг против друга, он выбирал дружбу. В первый раз я выиграла у него кость. Во второй раз мы оба решили пожать друг другу руки, хотя я и возмутилась такой фальшивой любезностью.

Другие игроки по одному выбывали из игры. Я бываю безжалостна там, где это необходимо, и, одновременно, непредсказуема. Не раз я проигрывала, чтобы запутать своих противников. В Доверии всегда есть искушение выбрать предательство, чтобы оставить судьбу на произвол броска костей. Такие игроки обычно проигрывают быстро и с большим треском, уступая более сообразительным соперникам, которые готовы переждать агрессию. Впервые я была одним из самых сообразительных. Джозеф тоже играл по-умному. Он уже дружил с парой других игроков и использовал эту дружбу к своему преимуществу.

Лепольд вышел из игры последним, проиграв свою последнюю кость Джозефу одним броском. К этому моменту у Джозефа тоже оставалась последняя кость, и он был более чем счастлив вывести обладателя веревки из игры. У меня самой оставалась всего одна кость, но Доверие меняется, когда остаются только два игрока. Больше не имеет значения, сколько костей набрал игрок. Когда участвуют два игрока, всегда разыгрывается только один раунд.

Остальные игроки не выходили из-за стола. Они были не настолько глупы, чтобы отказываться от своих ставок, уходя из-за стола. Если мы с Джозефом выберем предательство, игра перезапустится, и все смогут играть снова. Если мы оба выберем дружбу, то разделим ставки, и веревка была единственным, что меня действительно волновало. Хотя буханка хлеба, поставленная Джозефом, была соблазнительной.

Я посмотрела на Джозефа через стол, и он улыбнулся мне в ответ. Я ненавидела эту улыбку почти так же сильно, как и скучала по ней. Тогда я поняла, что он выберет дружбу. Его не волновали ставки, он просто хотел, чтобы мы снова стали друзьями. Стали бы такими, какими были.

Ты играешь не против Джозефа. Ты играешь против управляющего. Он пытается отнять у тебя это. Он хочет, чтобы ты потерпела неудачу, потому что тогда у тебя не будет другого выбора, кроме как приползти обратно к управляющему и умолять терреланцев позволить тебе стать одной из них.

Я пыталась не обращать внимания на эту мысль, но она повторялась снова и снова. Страх — мощный мотиватор. Иногда он побуждает нас к добру, к бегству от опасности или уклонению от огня. В других случаях это побуждает нас совершать зло, брать до того, как оно будет взято, или нападать первыми. Не доверять тем, кто нам ближе всего. Сссеракис питался страхом, лелеял его и черпал в нем силу. Во мне он нашел нескончаемый пир.

Каждый из нас выбрал грань и прикрыл кость рукой. Долгое время мы наблюдали друг за другом. Я знала Джозефа бо́льшую часть своей жизни, знала о нем все важное, но я не могла быть уверена в том, что он собирается делать. Я знал его так же хорошо, как саму себя. Я доверяла ему свою жизнь. Или, по крайней мере, доверяла раньше. Я больше не была так уверена. Я не была уверена, доверяю ли я ему свою жизнь или свою надежду. Я снова обдумала все возможности. Даже если бы он снова предал меня и забрал веревку, в которой я нуждалась, у меня был бы еще один шанс. Возможно, он даже дал бы мне веревку. Все, что мне нужно было сделать, это выбрать дружбу, и моя победа будет обеспечена. Так или иначе, я бы добыла веревку. Я почти уговорила себя на это.

— Готова? — спросил Джозеф, все еще улыбаясь мне. Я смотрела на эту улыбку и не узнавала ее. Я даже не узнавала лицо, которое он мне показывал. Голос в моей голове шептал об обмане, и я не знала, как его игнорировать.

Я кивнула, и мы оба убрали руки. Игральная кость Джозефа показала дружбу, и я вздохнула с облегчением. Я только раз взглянул на его лицо, чтобы увидеть там боль, но не смогла выдержать больше одного взгляда. Произнеся несколько пустых фраз об удаче и следующем разе, я собрала свой выигрыш и убежала прежде, чем Джозеф смог найти слова.

Глава 20

Я обнаружила Хардта, расхаживающего взад-вперед возле трещины. Когда я подошла, Тамура помахал мне рукой, и я увидела, как он вытаращился на веревку, а на лице появилась улыбка.

— Цепи, которыми луны прикреплены к миру, — сказал Тамура. — Локар был бы горд. — Эти слова почему-то запали мне в душу, и я много раз ломала над ними голову. Я до сих пор не могу постичь их значение. Существует множество историй о том, как две наши луны слились в одну, но я всегда предпочитала историю о Погоне.

Тысячелетия